Михаил Першин - Конец света

– Хорошо, оставим это. Но ведь ничего не бывает само по себе. Все ведь взаимосвязано. И вот результат! Выражения выражениями, но она и уроки перестала учить!

Это было действительно новостью! Антон Сергеевич сказал:

– Не знаю, может, прежде. Но за тот месяц, что я тут…

– Нет, именно сейчас! Мне, правда, другие учителя еще не жаловались, но я уверена, скоро пожалуются. Пока я о своем предмете говорю. Вот, скажем, в среду она не выучила стихотворение.

– Странно. Я с ней по дневнику смотрел. Может, она не записала…

– Может, и не записала. Но так бы и сказала: «Я забыла». Или: «Не успела». Ладно, всяко бывает. Хотя раньше с ней и такого не случалось. Но тут – вот просто встала и говорит: «Я не выучила, потому что это плохие стихи». Как вам это понравится?

– А! – засмеялся Антон Сергеевич. – Вот дурочка!

– Как-то странно вы это воспринимаете, – вздела брови Ника Аркадьевна.

– Видите ли, я, кажется, знаю, кто на мою внучку дурно влияет.

– Кто же? – спросила Ника Аркадьевна, предчувствуя ответ.

И она не ошиблась.

– Казните или милуйте, но он перед вами. Это я сказал Катьке: «Если тебе поставят двойку за то, что ты не выучила эту белиберду, я тебя ругать не буду и родителям не дам».

– Но почему?

– Как почему! Вы сами это читали?

Он, припоминая, сморщил лицо от носа и выше, до корней лысеющих волос и продекламировал с пародийной помпезностью:

Я люблю красоту твоих пашен

И бескрайность широких степей!..

– Ну знаете, – возмутилась Ника Аркадьевна, – если так прочесть, что угодно можно назвать ерундой.

– Положим, Есенина как ни прочти, он Есениным останется.

– Причем тут…

Она осеклась, но было поздно, Антон Сергеевич торжествующе воскликнул:

– Вот именно, что ни при чем! Это вообще к поэзии не имеет отношения.

Она хотела возразить, но он ее остановил:

– Погодите, там еще смешное место есть. Сейчас-сейчас…

Трех высоких берез над обрывом

Тра-та-та́ та-та-та́ белизна.

– «Горделиво царит…», – невольно подсказала учительница, сама же смутилась, потом смутилась своего смущения и, чтобы скрыть его, спросила излишне строго: – И что вам тут показалось смешно?

– Ах да, да! – обрадовался Антон Сергеевич. – Как это я забыл! Именно «горделиво»! «Три гордые пальмы».

– Какие ещё пальмы?!

– Разве вы не слышите? Это – дрянной парафраз Лермонтова, причем в одну кучу смешаны и «чета белеющих берез» и «три гордые пальмы высоко росли».

– Так Лермонтов же!

– Да послушайте. Вот я физик…

– А, тогда понятно.

– Что понятно? Вы хотите сказать: «Что́ может физик понимать в стихах?»

– Ну… Не совсем…

– Совсем, совсем! Но я сейчас о другом. Взять наш учебник – в нем пересказывается то, что́ Ньютон или, скажем, Резерфорд описали слишком сложно для ребенка, да и не нужны школьнику такие подробности, как в научной статье или монографии. Физику или биологию по-другому преподавать невозможно. Но литературу-то надо читать не в пересказе. А эти стихи – именно пересказ, своего рода выжимка из Лермонтова, Есенина, Твардовского.

– А что тут плохого?

– Да то, что, во-первых, это бездарно. А во-вторых, как их соединить, если не перемолоть предварительно в этакий фарш из штампов? Вместо того, чтобы привить ребенку любовь к настоящей литературе, ему как бы говорят: не читай ничего, прочти эту ахинею и ты будешь, что называется, Родину любить .

– Конечно! Эти стихи учат любить Родину, понимать красоту природы!..

– Да какую красоту! «Бескрайность широких степей»!

– Именно! Как говорится, «красота спасет мир».

– Боюсь, такая красота ничто спасти не может.

– Знаете что, эта хрестоматия утверждена Министерством образования. Вы тоже учите по утвержденным учебникам, а не выдумываете теоремы из головы.

– Положим, теоремы изучают математики, но неважно.

– Вот именно, неважно. А важно то, что сегодня она отказывается стихи учить, потому что они, видите ли, не соответствуют ее, а точнее, вашему изысканному вкусу, а завтра откажется наш Гимн исполнять!..

Повисла неловкая пауза. Антон Сергеевич пожевал губами, как бы проглотив ответ: для человека, бо́льшую часть жизни прожившего при советской власти, да еще и работавшего в школе, этот поворот беседы был за той гранью, до которой он был готов что-либо обсуждать с малознакомым человеком. Неловкость чувствовала и Ника Аркадьевна: хотя она и понимала, что нокаутировала оппонента, но при этом косвенно сама высказала сомнение в высоких художественных достоинствах главного стихотворения страны.

Наконец, Антон Сергеевич произнес:

– Хорошо, я поговорю с Катей.

– Поймите, дело в том…

– Я все понял. Не волнуйтесь.

Она поднялась. Состояние позволяло ему не вставать, да и желания любезничать не было, но он, тем не менее, потянулся за костылем.

– Что вы, что вы! Не беспокойтесь! – забормотала Ника Аркадьевна.

Но Антон Сергеевич, понимая, что не способен даже подать пальто, не мог усидеть и проводил ее до двери.

Скоро ли Ника Аркадьевна успокоилась и утвердилась в сознании с честью выполненного долга, не известно, зато об Антоне Сергеевиче имеются более точные сведения: он приковылял на свое место, положил ногу на пуфик и долго сидел, думая о внучке и о том, как ей объяснить, что не всем надо делиться с широкой общественностью.

После чего его губы произнесли нечто, не имеющее отношения к этим мыслям, а именно:

– Красота, блядь, спасет мир!..

За четыре года небольшая группа Беркутова выросла в лабораторию, правда, для лаборатории тоже небольшую. В подчинении Евгения Антоновича, нет, будем, на правах старых знакомых по-прежнему звать его Женей, так вот, в его подчинении было шесть человек: два математика (Костя Лещ и Наташа Райская, кандидат наук), один программист (Руслан Якупов), две лаборантки (Наденька и Яночка) и один… в общем, выпускник технического вуза (Олег Чупрынин), немного знавший математику, немного – физику с химией, но главное – потрясающе управляющийся с любой техникой, от водопроводной до сложнейшей электроники. Он просто открывал любой прибор и знал, что́ там с чем сцепляется, что с чем контачит и что куда перетекает.

Хотя нет, что за дискриминация: если уж всех по фамилиям, то и девочек тоже: Надежда Лебедева и Яна Бежинская. Вот теперь полный список.

Семь – неплохое число, пожалуй, даже изящней полутора Адамсовых дюжин (если считать вместе с завлабами). Кстати, отсутствие в нашей лаборатории философов и музыковедов отчасти компенсировалось широтой интересов наших технарей и математиков. Не то, чтобы Женя, по примеру своего знаменитого заокеанского предшественника специально экзаменовал их на этот предмет, да он и вообще сам ничего не решал: кого руководство МиМаМи назначило, те здесь и работали. Но факт, что молодой выпускник престижного вуза не пошел в коммерческую фирму, куда бы его, безусловно, с готовностью взяли, кое о чем говорит. Только вот Наденька с Яночкой были вполне среднестатистические девицы, и что́ их здесь держало, честно сказать, мы определить не беремся, но уж, во всяком случае, не стремление к познанию тайн Вселенной. Да от них это и не требовалось, а свои обязанности они выполняли отлично. Кстати, даже девочки не обращались к Жене по отчеству. Впрочем, за ним в лаборатории укрепилось имя Босс. Сперва в шутку, а потом все привыкли, и, вроде бы, его по-другому и назвать было неловко. Босс, и при этом – на ты.