Светлана Бринкер - Исток бесчеловечности

– Неважно, что решат в Королевском Совете, Биццаро. Я остановлю тебя. Прямо здесь и сейчас.

– Фенна! – воскликнул Хигг расстроенно, будто ему неожиданно запретили драться.

Штиллер не сразу понял, о ком речь. А когда вспомнил – не испугался. Пророки казались ему безобидными шарлатанами, а то и безумцами, пожираемыми собственными видениями. Он оглянулся и заметил, что остальные иного мнения о могуществе ясновидящей. Народ был серьёзно напуган. Даже на лице неукротимой Бретты заметно проявлялась мысль о том, чтобы не торопиться и всё хорошенечко взвесить.

– Фенна! – повторил Хигг. – Что делать будем?

– Страдать и мечтать о смерти, – объявил жестокий голос, доносящийся отовсюду. Штиллер ещё успел недоверчиво ухмыльнуться – патетика казалась ему мелкой разменной монетой – и ощутил пугающее, как шторм, пробуждение могущественных чар. Упало тихое слово:

– Раскаянье.

5.

Рен сидел рядом с матерью, держал её окровавленную пятку в ладонях и ласково втирал в ступню жёлтую мазь, резко пахнущую морем, болезнью и безнадёжностью. Мать лежала, поджав вторую ногу и закрыв глаза, с выражением злого удовольствия на лице.

– Всё, чтобы вырастить из тебя достойного человека, душа моя.

«Душа моя» означало, что худшее ещё впереди.

– Мам, – попробовал он в который раз, – это и то никак не связаны. Мне кажется не слишком разумной магия жертв и обмена, гниющие пятки взамен на моё благополучие. Я буду успешен, но несчастен. Всю мою жизнь.

А получилось:

– Мам… мам… можно, я целителя…

– Ерунда! – оборвала она. – Зачем мне целитель, когда есть ты?

– Мне плохо, когда тебе больно, – слёзы кололи его глаза изнутри.

– Не смей ныть! Умру – тогда можешь.

Он неловко надавил на пятку, и трещина в коже разошлась, выплеснув кровь ему на ладонь. Мать даже не вскрикнула. Она привыкла терпеть боль уже давно, с первыми язвами. «Добрые знаки» назывались они. И сын верил – можно ли не доверять матери? Но не мог уснуть, представляя, что она ходит, как по ножам. Раздумывал над тем, с чего бы свалиться, чтобы исправить положение. Вечерами, втирая мазь в ужасные раны, слушал зловещие пророчества.

Например, змея-лихорадница заползёт ему в горло во время сна. Или соседка-ведьма обведёт голову мёртвой рукой, и Рен забудет людскую речь. Нет, пусть уж лучше гниющие ноги. Можно рассказывать подругам, мол: дела идут помаленьку, как у людей: сама хвораю, зато сынок – умница!

– Обуйся, – попросил Рен.

Мать пожала плечами.

– Ничего больше не налезает.

– Давай-ка я принесу тебе что-нибудь мягкое с базара? – он резко встал и отвернулся, чтобы она не видела его лица.

– Никуда ты не пойдёшь, уже поздно! Там сейчас кто только не шляется по базару! – чужим, противным голосом взвизгнула она. – Мне понадобится ещё больше крови потратить, чтоб всё обошлось. Хочешь, пусть я бы уже сдохла и оставила тебя в покое?!

Приступ невыносимой боли захватил его, как холодные кольца Морской Змеи – одинокого пловца. На краю сознания Рен знал, что мать сама сделала свой странный выбор. Что его отчаянные попытки помочь ей преодолеть страх разбивались о твёрдую, несгибаемую волю к саморазрушению. Что не только он, но и отец боялся непонятной веры в равновесие удачи и несчастья на единицу человеческой судьбы. Едва Арвид Штиллер находил богатого покупателя для своих обожаемых гоблинов (гоблиноведение было его страстью), так сразу прятал от матери крысиный яд и острые кухонные ножи.

Не помогало.

Теперь же чувство вины, почти забытое за годы ученичества, странствий, побед и поражений, терзало, как адский огонь. Он погубил её тем, что принимал ежедневную аскезу, позволял жертвовать собой. Гнусность, какая гнусность!

Рен вспоминал. Чудовищное раскаяние пожирало его живьём.

Бретта держала на руках тёплый притихший комочек в одеяле. Он пах молоком и мерно дышал.

– Давай сюда, – сказала Веська Виттемун и грубо, бесцеремонно отобрала у неё дитя, передала свёрток помощнице.

– Можно через неделю прийти ещё раз?

– Через неделю это уже будет гном. Нечего тебе к нему ходить, – жена ювелира смотрела без враждебности, но непреклонно, уперев мозолистые кулачки в широкие бока. – Или забирай обратно, или проваливай.

Бретта принялась всхлипывать, яростно размазывая слёзы кулаком по лицу. Гномка не пошевелилась, не сказала ни слова, просто ждала. Тогда Бретта, развернувшись на пятках, бросилась по ступенькам вверх, будто все псы Злого Охотника гнались за ней из глубины ювелирной лавки. Она проскочила под низкой аркой ворот, не задев её макушкой. И только пробежав без памяти два квартала, внизу, глядя на лунный серп, мерцающий в глубине Запретных Вод, она завыла, как волколачка над щенками, забитыми осиновыми кольями.

Через два года Бретта вошла в лавку гномки, нагнувшись. Немудрено: девушка выросла на пол-ладони, стала наёмницей, научилась охоте, слежке и магии маскировки. Она уже не носилась по Подмостью босиком. Поимка Белой Лодки в Еремайе, демона-распространителя эпидемии самоубийств рыбаков, а также усмирение духа Пустой Рыбы в Михине принесли известность среди боевых магов. Сам мастер Ю называл ученицу «изобретательной».

– Веська! – приказала Бретта. – Скажи Дуну, деду твоему, чтоб мне лезвия изготовил, вот такие… – и показала рисунок в старом манускрипте. – Пусть все сам делает, каждое. Задаток! – и с размаху хлопнула на стол мешок с плотвой. Да не с простой, а с сотенными – монетами из кости Морской Змеи.

Гномка, подобострастно склонившись, понесла заказ деду, а Бретта вышла из лавки.

Даже не спросив о судьбе сына.

Раскаянье скрутило её в узел из боли, встать на ноги было невозможно, а воздух проникал в лёгкие, как иглы под ногти.

– Мне четырнадцать было! Куда бы я с ним!.. – орала она. – Ни ремеслу не обучена, ни семьи, ни родни. Разве что вместе в воду!

Но горечь вины не отступала. Её руки снова чувствовали тяжесть тёплого, родного, пахнущего молоком младенца. Бретте хотелось прилечь, накрыться с головой и больше не открывать глаз.

Хигг вспоминал поганую историю его юности: убитую семью рыбаков.

В стоящем на отшибе доме между Еремайе и Городом Ночь должен был скрываться чернокнижник, редуцирующий шушунов до невообразимо миниатюрных размеров и использующий их массово для нападения на врагов изнутри. Наёмники получили задание уничтожить секретную лабораторию в доме – все устройства, весь персонал. Нелюдей. Хигг, только что завербовавшийся в Гильдию, с удовольствием демонстрировал свои таланты по части выноса стен плечом и принуждения маленьких креатур к бегству грозным рыком. Воодушевлённо выполнял приказы мастера Ю. Именно Хиггу, огромному, как тролль, но ловкому и проворному, как ночеградский демон-танцор, поручили войти в проклятый дом первым.