Геннадий Шапиро - Страдательный залог

Внезапно он стал замечать, что оказывается рядом с телефоном прежде, чем тот зазвонит, абсолютно точно ЗНАЯ, чей голос услышит в трубке, также как абсолютно точно знает, кто войдет в еще не открывшуюся дверь, даже на работе, когда речь идет о совершенно незнакомых людях. Он чувствовал, что прикоснулся к чему-то несоизмеримо большему, чем обычная логика повседневности. Каким-то странным вИдением он ОЩУЩАЛ мерцающую глубину СУМРАКА, наполненную завораживающим калейдоскопом образов, таинственных и грозных, манящих и пугающих, одновременно. Он видел людей, ведомых сосредоточенной заботой ожидания чуда. Явно нездешний загар покрывал их явно нездешним ветром обветренные лица. Одетых как античные герои участников веселого хмельного торжества, будто застывших, как на полотнах Брейгеля старшего, в глыбе остановившегося ВРЕМЕНИ. Заснеженную филигранность, подобной пирамиде, горной вершины. Темнокожего, похожего на египтянина, человека, сосредоточенно, не мигая, глядящего на странную капсулу в центре гигантской медной спирали. Двух женщин в белоснежных льняных хитонах, будто две свечи, залитые солнцем, стоящих на вершине парадной лестницы древнеримского дворца. Странника в ветхих лохмотьях, возникающего из красного, дрожащего в раскаленном мареве пустыни, закатного солнца, словно обугленный осколок великой империи.

Поглощаемая им в каких-то запредельных количествах, эзотерическая литература быстро вызвала разочарование: в какой-то момент он понял, что, в большинстве своем, ее пишут люди, никогда не испытывавшие ничего подобного, но лишь пытающиеся угадать коммерческую составляющую потребительского спроса.

Как-то, когда он «подобрал» Лею после занятий, они решили съездить на «Станцию» – заброшенную железнодорожную станцию в одном из пригородов Тель-Авива, перестроенную в прогулочную зону, со множеством ресторанов, ресторанчиков и даже небольших, «эксклюзивных» театров, «интеллектуально-авангардных», нарочито-«балаганных» … Стилизовано это все было под то, чем в сущности и являлось – старую железнодорожную станцию.

– Ну и? … – Леа с деланным равнодушием смотрела на живописный поток гуляющих, не столько одетых, сколько «декорированных» яркими пятнами легких тканей, создающими ту праздничную визуальную целостность, что так характерна для летнего вечера в приморском городе.

– Умная ты.

– Приходится. Ты изменился.

– Наверное. Знаешь, меня самого это иногда пугает. В общем, мне предложили работу, т.е. настоящее дело – системный аналитик. В Негеве.

– «Силиконовая долина»?

– Да. Флагманский институт – «институт судьбы».

– А как же твой startup?

– Баловство.

– Это «баловство» нас кормит. Если не забыл, мы собирались пожениться, или это уже не актуально?

– Я не знаю. Т.е. я по-прежнему тебя люблю, но то, что мне предлагают… В общем, я не знаю, как это объяснить – я физически не могу отказаться.

Он хотел, но действительно не знал как, а может быть, просто боялся объяснить, рассказать ей о той подавляющей своей новизной и какой-то «космической» глобальностью массе чувств и образов, что так непрошено ворвались в его жизнь. А среди них, странный, по-настоящему пугающий своей иррациональностью, некий «бинарный счетчик» – «хорошо/плохо», «правильно/неправильно», «щелканье» которого, в последнее время, стало сопровождать каждый его поступок. Это не имело никакого отношения к его эмоциональному восприятию окружающего – «нравится/не нравится», а что-то «объективно-ощущаемое» и осознание нелепости этой «конструкции», что, наверное, сродни определению «холодно-жаркое», не помогало ему найти другое. В этот момент он увидел устремленные на него испуганные глаза Леи.

– Что?

«Я ЭТО слышала?!!!!» – внезапно он осознал, что ответ не был им УСЛЫШАН, а ПРОЗВУЧАЛ где-то в недрах его сознания. «Так, спокойно…» – уже имея некоторый опыт обращения со своими новыми ощущениями, Йорам попытался, задержав дыхание, успокоить неконтролируемую волну страха, всегда сопровождающую первые соприкосновения с ЭТИМ. Воздействие оказалось обоюдным и постепенно страх ушел из расширенных зрачков Леи.

– Ну вот, теперь ты знаешь…

– Когда это началось?

– Практически сразу, как только я очнулся после взрыва.

– И ты молчал?!

– Риторический вопрос. Как такое расскажешь?

– Да, наверное, ты прав. А знаешь, в последнее время я много думала о чем-то похожем. Может быть, это было твое внушение? Хотя, какая теперь разница?! Так вот, по поводу «холодно-жаркого»: «хорошо/плохо», «правильно/неправильно» – понятия, конечно относительные. «Хорошо» может быть только кому-то, «правильно» – для кого-то, но ведь говорим же мы: «ощущение правоты» – интуитивно имея ввиду некий абсолют. «Категорический императив» Канта? Бога? Кто знает… А главное, кто скажет, как мне теперь с этим жить? Одной?!!!

– Я вернусь. Т.е. я, конечно, не имею морального права ограничивать твою свободу, но я бы хотел знать, что смогу вернуться.

– Так ты бы хотел вернуться или хотел бы знать? А главное, как благородно с твоей стороны «не ограничивать мою свободу»! Скажи, этот сволочизм у вас, мужиков, в крови или достигается путем длительных и упорных тренировок?! Совесть хочешь успокоить, бойскаут? Не выйдет! А теперь отвези меня домой.

Всю дорогу они молчали, а потом так же молча, с каким-то почти «остервенением», словно прижатые друг к другу, если не чуждой, то уж во всяком случае, некоей чужой силой, «занялись любовью». А потом она заплакала. Но это было уже совсем «потом», под утро, когда дверь за ним закрылась…

Он знал, что они еще увидятся: «Ури, это Йорам. Я тебе о нем рассказывала. Йорам, это Ури, мой муж…». А еще он ЗНАЛ, что это ПРАВИЛЬНО.

– В январе-феврале 1921 г. в Петрограде проходил цикл литературных чтений, посвященных памяти Пушкина. В них принимал участие Александр Блок. Открывая цикл, некий чиновник хотел, видимо, успокоить творческую интеллигенцию, но запутался в отрицаниях и произнес, примерно, следующее: «Пусть не думают писатели, что они не встретят сопротивления со стороны новой власти в осуществлении своих начинаний». Блок, уже тогда понявший пророческую справедливость этих слов, выступил с ответной речью, сразу ставшей знаменитой и часто цитируемой: «Чиновники – суть наша чернь. Чернь вчерашнего и сегодняшнего дня. Пускай же поостерегутся от худшей клички те чиновники, которые намереваются направлять развитие литературы по каким-то своим руслам… мешая ей вершить ее тайное предназначение»

– Так в чем же «тайна предназначения» и что делаем здесь мы?

– Ну, если «весь мир – театр, а люди в нем актеры», в чем Шекспир (или тот, кто скрывался за этим псевдонимом) является и по сей день, безусловно, безоговорочным авторитетом, то мы – зрители, ибо театр без зрителей невозможен. Это целостность, ЭКЗИСТЕНЦИЯ, разрушаемая отсутствием любой из ее составляющих. Мы – четвертая стена, зрители, вершащие тайное предназначение этой Великой Целостности, ибо это в угоду нам лицедействуют «актеры»! А тайна заключается в том, что это в угоду им, актерам, мы плачем и смеемся, и аплодируем, если не совершенству реализации, то уж конечно – Величию Замысла!