Евгений Филенко - Бумеранг на один бросок

Меня зовут Северин Морозов. Я обычный человеческий детеныш. Ну хорошо, не совсем обычный… Скоро мне исполнится восемнадцать лет. Я удрал из дома, за десять дней пересек пол-Галактики, пережил множество удивительных приключений, горел в огне и тонул в воде, сражался с дивовидными монстрами и злобными инопланетянами, разрушил полдюжины планет и взорвал пару сверхновых…

Ну, шутка. Ничего этого не было. Про десять дней — это правда. Все остальное — несбывшиеся ожидания самого мрачного свойства.

Честно говоря, нисколько не сожалею, что они не сбылись. Я не самый большой любитель приключений. Зато я любитель старинной музыки, своей мамы, а еще одной кошки и одной собаки. И сам уж не рад, что вдруг бросил все, что любил, и плюхнулся с головой в эту авантюру.

Двести парсеков — вовсе не половина Галактики, это я, можно сказать, только чиркнул по краешку. Монстров тоже не было, а вот инопланетяне были, но вполне дружелюбные и вовсе не безобразные. Даже симпатичные. Если не считать одного или двоих… хотя я так и не уверен, что их было двое. Нигде я, конечно, не горел и не тонул, а почти все время прилежно дрых, с небольшими перерывами на приведение себя в относительный порядок, на еду и пересадки с корабля на корабль. Отчего у меня в данный момент опухла физиономия, одеревенел загривок и тормозят мозги.

В общем, это было самое скучное путешествие в моей жизни.

Но теперь оно завершилось. Или нет? Или все только начинается?

Это я и пытаюсь сейчас понять, прилагая громадные усилия, чтобы заставить свои мозги проснуться и работать.

Я стою посреди гулкой пустоты чужого космопорта. Все космопорты одинаковы, в этом я имел прекрасную возможность убедиться. Хотя бы потому, что по Галактике летают в общем одинаковые корабли, да и маршрут был специально проложен через миры, чьи обитатели ходят на двух ногах и думают головой, в затылке которой обычно чешут пальцем руки, а не щупальцем… И все космопорты по-своему чужие. Чужое солнце, или даже несколько солнц… чужие запахи… Этот — не исключение. Хотя, в силу обстоятельств, мне бы полагалось видеть в нем дверь в родной дом. Но ничего похожего на радость возвращения я не испытываю. Ну, долетел, ну, респект тебе в хобот. Дальше-то что? И если кто-нибудь спросит, зачем я вообще все это затеял, пускай не ждет вразумительного ответа.

Поэтому я молча таращу глаза на раскинувшееся за высокими стрельчатыми окнами плотное, темно-серое с белыми разводами и легкомысленными завитушками, чужое небо.

Когда мне исполнилось четырнадцать, мама забрала меня из колледжа «Сан Рафаэль» в Алегрии и привезла домой. Зачем она сделала это в самый разгар учебного процесса, я тогда не понимал. Сейчас-то я могу предполагать, что это была паническая попытка сберечь меня для себя. А в ту пору я был всего лишь глуповатым тощим подростком, вернее — переростком, на полторы головы выше любого из своих сверстников, Дылдой, Веретеном, Жирафом, кем угодно… и, однако же, таким, как все. И потому не понимал ни фига.

Мама явилась в колледж утром, а уже к обеду я сидел в кабинке гравитра, летевшего над средиземноморской волной из Пуэрто-Арка в Валенсию, нахохленный, растерянный, сердитый и очень раздосадованный тем, что вечером матч по фенестре с «Бешеными пингвинами» из Картахены пройдет без меня.

Я был раптором, очень перспективным раптором, в основном — благодаря своему росту; сравниться со мной мог только один негр у «Панголинов», но он куда хуже прыгал. К тому же я пользовался успехом у группы поддержки, что само по себе льстило моему самолюбию, и по меньшей мере две девчонки — Линда-Барракуда и Экса-Мурена — были мне небезразличны. Не сказать, чтобы как-то особенно небезразличны… в общем, мы дружили как умели.

А теперь я маялся на заднем сиденье гравитра, согнувшись в три погибели, и старательно дулся на маму.

Мама выглядела взволнованной, хотя изо всех сил старалась не подавать виду. Она сама вела машину, и делала это прекрасно. То есть, конечно, управлять гравитром дело нехитрое, на это способен любой олух, даже я, — достаточно отдавать осмысленные команды автопилоту. Ха! Попробуй только гнать ему идиотские команды, или веди себя как идиот, и он попросту посадит машину на ближайшей стоянке, и шиш его заставишь тронуться с места!.. Мама всегда отключала автопилот и вела гравитр сама, руками. Отчего заурядная летающая коробка для транспортировки пассажиров из пункта А в пункт Б превращалась в элитный гоночный болид. «Пристегнись, малыш», — говорила мама и закладывала такие виражи, что чертям становилось тошно. «Ты уверен, что хочешь этого?» — спрашивала она, хитро выгнув бровь. «Да-а!» — самонадеянно пищал я, замирая от восторга. И она показывала мне, что такое классическая «петля Нестерова», «разворот Иммельмана», «гамадриада» или «циклоида Фалькенберга». Вряд ли я был в состоянии оценить ее пилотаж по достоинству, потому что чаще всего зажмуривал глаза, втискивался в кресло и ждал, когда закончится этот ужас… «Примерно так», — буднично говорила мама, легкими касаниями выравнивая гравитр. Она была фантастическим водителем — чем я гордился, пожалуй, больше, чем она. Потому что мама скрывала это неоспоримое достоинство от всех, кроме меня. Такой вот досадный факт… Да и мне-то демонстрировала свое искусство, как порой казалось, не затем, чтобы поразить детское воображение или, тем более, провести наглядный урок истории авиации, а что-то доказывала или напоминала самой себе.

Вдобавок мама не терпела слово «водитель», старательно заменяя его на «драйвер». «Водят хороводы, — ворчала она, — водят за нос…» — «А гравитр — драйвят!» — поддакивал я со всей серьезностью, старательно выговаривая все эти «тр-др». «Все равно, — не сдавалась она. — Драйв — это порыв, это устремление вперед. Драйвер — звучит гордо!»

Это словечко она перетащила в свою нынешнюю жизнь из жизни прежней, о которой мне, грубоватому и нелюбопытному балбесу, известно было очень немного.

Я знал, что она много и тяжело работала за пределами Земли, «в Галактике», как говорила она сама, вкладывая в это слово столько смысла и произнося его с такой неповторимой интонацией, что оно звучало как бы с большой буквы. Та «галактическая» часть жизни, очевидно, была несравнимо ярче и полнее теперешнего существования. В ней были настоящие приключения, опасности и даже, кто знает, подвиги… Но мама никогда и ничего не рассказывала. У нее никогда не было гостей из прежней жизни, она никогда не связывалась с друзьями и коллегами, чтобы устроить какой-нибудь там вечер воспоминаний у костерка… Впрочем, сейчас-то я подозреваю, что по причине полного отсутствия любознательности я просто не знал об этом, и эти встречи, возможно, случались за моей спиной, и гости жаловали в мое отсутствие. В конце концов, почти все свое время, как и все нормальные дети, я проводил в колледже, в спортивных лагерях, в походах и экскурсиях…