Нэт Прикли - Цитадель

— Значит, вы пришли из страны Граничной? — спросил Найл.

Паук в ответ тихонько засмеялся.

— Эта история произошла давно. Очень давно. С тех пор страна стала намного больше. Намного… А из Граничной пришел мой отец. Он рассказывал, что жить там ныне тесно. Каждый клочок пашни на вес золота, а мясо дешево, как воздух. В конце концов он решился продать все стадо, заплатил самке за детей, а через год забрал нас с братьями и подался на юг…

Разве ты не знаешь?..

Паук может оплодотворить самку только один раз в жизни. Говорят, раньше существовал обычай: после брачной встречи самка поедала паука — чтобы он больше не отвлекал ее внимания понапрасну.

Когда пауки обрели разум, этот варварский обычай прекратился, но законы природы остались прежними: паучиха рожает детей каждый сезон, а в конце года без сожаления бросает предыдущий выводок. Паук может иметь детей только раз в жизни и поэтому готов заботиться о них до конца дней. Обычно, прожив год с матерью своего потомства, отец забирает своих детей и дальше воспитывает сам.

Матери я не помню вообще. Первое воспоминание — это жук-древоточец, который пытается затащить меня в нору. Я визжу от страха, а он тянет. И слюнки глотает в предвкушении… Представляешь, каким маленьким надо быть, чтобы этот жучок казался гигантом? Потом он чего-то испугался и убежал. С тех пор я ненавижу древоточцев. Пока не вырос, убивал при каждой возможности. Но уже к концу года эти вонючки показались слишком мелкой добычей.

Обитало их в материнском доме несметное количество. Дом был деревянный, но питались они, похоже, только новорожденными паучками… Жирные такие, на нас отъелись… Их никто не уничтожал — ведь за это нужно платить. А наша мать была дешевой, отец не мог позволить себе дорогую. Не мог заплатить за врачей, за охрану. Поэтому к концу года нас осталось только пятнадцать. Не знаю, сколько нас родилось. Из детства в памяти сохранился только огромный жук-древоточец, коричневые деревянные стены и влажная духота. А в один из дней дохнуло свежим воздухом, я увидел яркое небо, зеленую траву и большого паука со сломанными передними когтями. Паук сказал: «Рад видеть вас, дети. Нам пора» — и повел по дороге.

Вот так мы и оказались в предгорьях Северного Хайбада — отец и пятнадцать моих братьев. На оставшиеся деньги папа купил ягнят и самое дешевое пастбище. Это были скалы с редкими зелеными кочками. Одну из расселин мы затянули паутиной полностью, для себя, а в другой сделали только навес от дождя и ветра — для овец.

Сперва над нами насмехались: в тех местах никто и никогда не занимался скотоводством. Но местные жители и понятия не имели, каковы пастухи-пауки.

Мы можем приказать каждой овце подняться на отдельный уступ и щипать там травку, можем заставить ее вставать на задние ноги или свешиваться вниз. Можем почувствовать, когда она захочет пить или устанет, когда у нее что-нибудь заболит. А люди способны только бегать вокруг стада да кнутом щелкать.

Потом двоих братьев забрали осы. Потом еще одного. А когда погиб четвертый, отец пошел в деревню, к местному кузнецу. Того звали Таро, да продлятся бесконечно годы его жизни. У отца не осталось денег, и он просил кузнеца сделать пластины в долг, обещал осенью по два барана за каждую.

Вообще-то нас в поселке недолюбливали. В этих местах столб власти поставили совсем недавно, и люди смотрели на пауков косо. А тут стадо. Пришли мы на бросовые земли, а овцы наши жирели так, словно их молоком откармливали. Завидовать нам стали. А это — злое чувство. Но Таро сказал: «Дети не должны умирать, будь у них две ноги или восемь».

Так я получил первую пластину… Ты знаешь, что оса парализует пауков только одним способом — укусом точно в нервный центр? Если закрыть спину металлической пластинкой, то оса потыкает, потыкает жалом да и улетит. Все пауки носят на спине пластины. Если, конечно, не совсем нищие.

Я страшно гордился новенькой пластиной. Мне казалось, что я неприступен, как каменный утес. Осенью мы с отцом пригнали к дому Таро стадо из лучших баранов. Того долго мучила совесть — считал, что взял слишком много. И выковал мне в подарок стальные когти на лапы — чтобы я свои не поломал. У пастухов это часто бывает.

Потом папа продал в городе стадо, и мы ушли в горы на зимовку. Спать.

Следующий год выдался засушливым. Лес стоял желтый, на полях ничего не росло. Голодали все, кроме наших овец. Да еще семью Таро мы иногда подкармливали. Местные почему-то решили, что засуха из-за нас, и хотели убить. Мы два дня просидели на скалах. Вместе с овцами. Потом пришла армия, и бунтовщиков разогнали. Трое моих братьев ушли вместе с солдатами. Они стали «связистами». Знаешь, сидят в домиках на дорогах, на расстоянии три-четыре перехода друг от друга, и сообщения из города в город передают. Работа сытная и простая.

Примерно через неделю дом кузнеца сгорел. Может, подожгли, а может, просто беда случилась. Мы тогда оставили двоих братьев при стаде, а сами пошли помогать. Дом поставили вдвое больше прежнего да еще паутиной проклеили для прочности. Надеюсь, до сих нор стоит. Еще отец полстада отдал Таро в долг, чтобы тот обстановку для дома купил.

Вот после этого наша жизнь стала напоминать легенду: кузнец предложил нам зимовать в его доме. И стадо зимой держать: осенью цены на мясо падают, а по весне за тех же баранов вдвое выручить можно. Я в тот год первый раз в жизни увидел снег. Как сейчас помню: маленькое окошко чердака, а за ним все — белое, сверкающее. Таро тогда еще грелки купил. Название такое сложное: «каталитические». Дочки его накидки нам сшили. Три дочки у Таро было и два сына.

Зима — лучшее из времен года: накидку наденешь, грелку под брюхо — и в лес, сонных мух и жуков искать. Столько дичи наловили, что у отца хватило денег двух братьев отправить на врачей учиться. Ведь ни один больной никогда не может толком объяснить, что болит и как. Боль нужно почувствовать самому. А кроме пауков никто этого не умеет. Потому-то восьмилапые доктора без людей-помощников существуют, а людей-врачей без пауков-помощников нет.

После зимовки в доме Таро я начал понимать, что такое дружба. Я всегда был готов на все ради своих братьев. Но они — родичи. Точно так же я был готов на все ради любого из семьи кузнеца. Сыновей Таро в поселке быстро отучились задирать: мы с братьями прилетали мгновенно. К дочкам стали относиться с уважением. Они нам тоже всегда помогали. Ведь мы, пауки, не имеем рук. Я даже пластину у себя на спине закрепить не могу. И ограду отремонтировать не могу, и колтун у овцы вычесать… Так вот — пока я жил в поселке, то чувствовал себя так, словно руки у меня есть.

Но на третий год, отгоняя стадо в город, отец взял меня с собой. Продали мы овец, потом отвел папа меня к высокому каменному дому. Три этажа, стеклянные окна, медный колокольчик у дверей. Навстречу выходит махонький такой паучок, старый, как вершины Хайбада. Когти все лаком покрыты, пластина на спине серебряная.