Татьяна Хмельницкая - Идеологема

Ладно, с этим разобрались, что дальше?

Наверняка будут инструкции. Может так статься, что несколько пунктов разработано исключительно для группы посвященных? Запросто. Панин заранее, думаю, знал о дополнительных разъяснениях. Еще как! После выпуска из военного училища его направили в разведывательный батальон. Пару лет о нем ни слуху ни духу. Поговаривали, что парень заделался супершпионом и выполнял особые поручения. Но на то и слухи, чтоб им не верить. Год назад он объявился и возглавил десятку в рейдах на Землю. Хорошая карьера у однокурсника, оттого и тревожно.

– Подумай, Танечка, почему нас свели вместе, зная о расхождении во мнениях по некоторым вопросам? – улыбнулся четыреста одиннадцатый. – В этом не только провидение заинтересовано, но и вполне человекоподобные существа. В твоей голове должно уложиться, что сейчас не время прежним спорам, бабьим самобичеваниям. Включай мозги, Татьяна. Чем раньше ты начнешь здраво размышлять, тем полезнее станет наше сотрудничество.

Хорошее пожелание, на которое у меня нет ответа.

По глазам Вадима я поняла, что именно о грядущем он собирался поговорить со мной в «милом местечке». А если присовокупить к этому слухи о разведывательном опыте бывшего однокурсника, то заварушка на Земле готовилась грандиозная. Оставалось признать, что на текущий момент он обладал большей информацией, чем я, и хотел обсудить недалекое будущее, опередив официальные инструкции и беседу с командиром фаланги.

Интересно.

– Знаешь, а поцеловать тебя все равно очень хочется, – неожиданность признания Панина выбила из колеи размышлений. – Я тоскую по тебе и потому использую выпавший шанс.

– Непрофессионально, Панин.

– Увы. Грешен.

Я не стала комментировать, отвернулась. Раздражало, когда четыреста одиннадцатый начинал переводить разговор на другие рельсы, но и выказывать свою заинтересованность беседой не хотела.

А ведь Панин провоцировал меня, в буквальном смысле агрессивно подсовывал наживку, чтобы не промахнулась, глотнула глубже. Если переспрошу и попытаюсь вернуться к теме – значит, признаю, что Панин одержал моральную победу, заинтриговал, пробудил маховик любопытства, и он начал раскручиваться в нужном для парня ритме.

Боже, как же все просто и предсказуемо! Даже смешно и скучно.

Тактика Панина не поменялась со времен нашей учебы. Начиналось с агрессивного анонса беседы для достижения заинтересованности. Далее следовало уклонение от прямых вопросов с постоянным присутствием в контактной близости. Проводились частые короткие словесные атаки для подогрева любопытства. Все как в бою, или во время тренировки в спортивном зале. Никакого разнообразия, только напористость, не изобилующая изяществом. Желание втянуть очередного глупца в игру по правилам одного человека, тем самым полностью его деморализовав.

Фу—у—ух…

– Самое противное… – Панин склонился к моему уху, и его дыхание потревожило короткие волоски, выбившиеся из косы. Стало щекотно. – Я для тебя давно стал открытой книгой, но ты не знаешь меня. Чувствуешь, но не понимаешь.

Нет. Я не поддамся, не вступлю в диалог, хотя тактически все к этому идет: его нависание надо мной предполагает какой—то выпад в его сторону. Например, отталкивающее движение, злое слово. Грубить не стану – будет расцениваться Паниным как моя промашка. Отталкивать рукой – тоже, он решит, что это мое поражение. Остается стоять и слушать.

«Чувствуешь, но не понимаешь»…

Слова против воли впитались в мозг. Вадим намекал на оставшееся между нами взаимопонимание, отточенное во время учебы. Но теперь все звучало иначе. Ощущалось и воспринималось через другую призму – остывшей, но никуда не девшейся родственности.

Чтоб тебя, Панин! Я слушаю, не тяни, продолжай вливать в мою душу яд. Убей, наконец! Но ты правильно рассчитал порции, добавляя каждый раз по чуть—чуть, отравляя меня, оставляя жить и адаптироваться. Многие скажут, что яд в таких мизерных долях – лекарство. Да, против другой отравы, но не этой.

Не хочу, чтобы ты касался душевных струн, намекал на что—то, что давно прошло и растворилось, разорвалось, пришло в негодность, растоптано и утилизировано. Остались только воспоминание и выводы. Другого ничего нет. Наше взаимопонимание теперь основывалось на грамотном распределении сил в совместных рейдах, на контактах между нашими группами, на возможности просчитать ситуацию, опираясь на личные качества характера.

Другого ничего нет.

Ничего.

Не надо втягивать меня в такие игры, рушить странный мир, который существует между нами. Подкладывать бомбу под сложившиеся отношения. Я варюсь в собственных эмоциях, ты – живешь своими. Между нами пусть и хрупкое, но равновесие, тонкий лед, иллюзия незыблемости и покоя.

Пусть так будет.

Пусть…

– Забавно, – продолжил Панин, нарушив возникшую паузу, – но я осознаю, что сейчас ты манипулируешь мной, крутишь, как тебе хочется, зная мои… Недостатки. Пожалуй, ты единственная о них знаешь. Я хочу видеть реакцию от тебя, а ее нет. Радуйся, ты победила. Ты держишь ситуацию под контролем. Я пытаюсь сблизиться, ты не реагируешь. Из тебя вышел отличный координатор, Татьяна. Молодец! У тебя неплохо получается, я почти взбешен, что не могу вызвать тебя на разговор. Но есть одна закавыка: тут ведь важно не передавить, милая, не перетянуть. За три года службы я научился терпению и выдержке. И буду пытаться говорить с тобой. Если надо, приеду в блок к твоей матери, но мы сделаем это: разговор состоится.

Ухмыльнулась и повернулась к Панину. Наши лица, глаза, губы были на одном уровне. Я заметила, как нервно дернулся рот у однокурсника. Панин взгляда не отводил. Видела, что ему было что сказать, и это нечто крайне важное. Предупреждение? Возможно…

– Ничего себе угроза! Твоя физиономия среди возвышенной публики! Дай отдохнуть от тебя, образина! Побыть среди милых душой и сердцем, не способных лукавить и выкручиваться людей. Все эти твои заходы вот где у меня сидят! Наглоталась их, потому не воспринимаю. Хватит! Я не ведусь на это!

Не сдержалась. Получилось грубо, по—детски. Словно ребенок, сводила счеты и расползалась на лоскуты под действием захлестнувших меня эмоций. Дрогнула…

«Не ведусь на это»…

Идиотка! Сдала себя с потрохами. Панин добился, чего хотел – реакции. Я все еще не могу спокойно воспринимать его – неоспоримый факт, но сейчас я перестала контролировать себя, сдерживать, урезонивать, смотреть на него отрешенно. Стало быть, еще не все кончено. Сколько бы я не уговаривала себя, не пыталась абстрагироваться, я продолжаю не просто мерить все и вся по Панину, а жить в поле его личности.

Его губы расплылись в улыбке: