Олег Готко - Инкубатор. Книга II

– Надобно, конечно, – кивнул Отес и спросил у корчмаря: – Где тут колодец?

– Там, во дворе. – Хозяин махнул рукой в дальний конец трапезной.

Колдун поднялся, взял с лавки суму и пошёл в указанном направлении.

– Так ты с ним, выходит, в столицу путь держишь? – обратился Бранзя к хорунжему. – Смерти лютой ищешь?

Ахайло взглянул на него сверху вниз.

– Зачем же сразу о смерти думать, болван?.. Мыслить надо о том, для чего на свет народился!

Тот встал с лавки, собрал со стола утварь и, уходя, безрадостно произнёс:

– Да уж, слышали мы эти речи: двум смертям, мол, не бывать, а одной не миновать… Нет уж, не по мне это! Пора уносить отсюда ноги!

В полутёмной трапезной дворца во главе стола сидел с видом приговорённого к смерти новоиспечённый самодержец Зималин І. Одесную стоял придворный волшебник – невзрачный человек лет сорока с лицом, изрезанным ранними морщинами. По другую сторону обширного стола пребывали навытяжку Карафка – уже воевода, но, несмотря на повышение, ещё более мрачный, чем обычно, – и два бывших сотника, а ныне тысячники Жирма и Бобел. В их глазах, причём в трёх на двоих – Жирма потерял один в последнем сражении и теперь правую глазницу закрывала чёрная повязка, – светилась отчаянная решимость стоять до последнего.

– Нам сейчас не до условностей. – Государь махнул рукой, указывая на резные стулья.

Служивые послушно расселись.

– Сколько ещё ждать осталось? – Зималин оборотился к волшебнику.

– Три дня, ваше величество, – ответил тот уныло.

– Ладно, перестань, нет тут твоей вины – так уж сложились обстоятельства, – сказал венценосец и обратился к остальным: – Итак, все слышали – нам нужно три дня. Какие будут предложения?

– В осаде мы простоим день, от силы – два, – глядя в сторону, произнёс воевода Карафка. – Ежели, вестимо, не грянет какое чудо, на кое надежды нету… А нелюдь утром будет под стенами.

– Копьемёты в исправности?

– С десятка два наберётся. Хорошо хоть, что аспидов у них осталось в обрез – раз-два и обчёлся…

– Но у нас-то уже нет жар-грифов… А что с запасами смолы из священных мест?

Воевода пожал плечами.

– Я и глаголю, достанет на день, ежели будет не боле трёх приступов…

– Понятно, – понурился Зималин.

– А может, того, отступить? – несмело молвил Жирма, помаргивая от волнения уцелевшим глазом.

– Отдать врагу столовку, тьфу, столицу? – взвился Бобел. – Да как тебе в глаголовку, тьфу, в голову такое могло прийти?!!

– Изворотиться, – привычно уклонился от плевков Жирма, – а потом, когда день назначенный придёт, обрушиться всей мощью и стереть нечисть с лица земли. Тем более она вся в одном месте будет.

– Стольный град не только отдать на поруганье, но и разрушить до основанья?! – Порфироносец не поверил ушам. – А где же я тогда жить буду?!

В наступившей тишине со стороны дверей вдруг раздался голос:

– Если выпадет нам удача, то о хоромах тревожиться не доведётся.

Государь дёрнулся от неожиданности и вскочил, разглядывая двух незнакомцев в тёмных пыльниках, безо всякого почтения направляющихся к столу.

– Как сюда проникли?! – гневно сверкая глазами, вопросил он старшого, что был с посохом и сумой перемётной.

– Слово знаю, – ответил тот и остановился напротив Зималина. – А ты, стало быть, новое величество?

Самодержец онемел от такой невоспитанности.

– Честь имею доложить! – Младшой вытянулся в струнку и торжественно выпалил: – Вот, ваше величество, привёл!

Жирма пригляделся к говорившему и удивлённо протянул:

– Ахайло? Живой?! А мы тебя уже с довольствия сняли…

Зималин обернулся к Карафке:

– Воевода, потрудись объяснить, что здесь происходит?!

Карафка потрудился и, отчаянно борясь с косноязычием, объяснил венценосцу о ведуне-ушельнике, хорунжем Ахайле и хитроумном замысле, вспоминать о коем до сего дня нужды не было ввиду явного провала затеи. Слушая его, колдун кивал, придворный волшебник зло щерился, а дружинник преданно таращился на порфироносца.

Тот же, по окончании путаных пояснений тяжело опустив грузное тело на заскрипевший стул, поинтересовался:

– И о какой удаче ты, вещий человек, нам говорил?

Отес снял с плеча суму, поставил на пол и произнёс весомо:

– Вот.

Бобел посмотрел на неё и спросил язвительно:

– Цельная сука, тьфу, сумка удачи? Порадовал, порадовал…

Монарх позволил себе усмехнуться краешком губ.

– И что же нам теперь с ней делать, ложками есть на счастье, а?

Колдун укоризненно покачал головой.

– Я, государь, тут не шутки шутить пришёл, а помочь нечисть остановить.

– А сможешь? – У Зималина шевельнулась надежда. – Нам бы три дня простоять да три ночи продержаться… Награжу по-царски!

– Живым бы остаться – вот и будет мне наивысшая награда, – пробормотал под нос Отес, а потом громко произнёс: – Завтра, как выйду навстречу супостатам, надобно, чтоб все, кто стоит на стенах, завязали глаза и даже носа в бойницы не казали…

За Отесом с лязгом закрылись кованые ворота. Он поправил плащ змеиной кожи и, привычно опираясь на посох, зашагал по дороге. На правом плече колдуна была всё та же сума, а впереди тянулась длинная тень – восходящее Солнце светило точно в спину. Из-за холмистого, дымящегося пожарищами горизонта навстречу выползала туча клубящейся пыли, указывая на приближение врага.

Отойдя от городских стен саженей на триста, Отес остановился в тени одинокого придорожного дерева. Положил ношу на землю, ослабил верёвку так, чтобы узел развязать одним движением, и замер в ожидании, опираясь на посох.

В кроне дерева тревожно свиристели пташки, но это был единственный живой звук. Луга по сторонам дороги, поросшие густыми и высокими, но сейчас засохшими травами, пустовали. Никто не выпасал скотину – мирная жизнь покинула эти места.

Ждать было тягостно, потому что, положа руку на сердце, колдун не был уверен, что всё будет так, как следует. Не успел он всё до конца проверить, да и не на ком было… Теперь оставалось только верить, что в рукописных воспоминаниях книжник ничего не переврал.

Сума шевельнулась, и Отес ощутил, как начала подрагивать земля. Приближался извечный противник, а с ним и час истины. Колдун осенился самым мощным из известных ему защитных заклинаний и вышел на середину дороги, осторожно неся увесистую торбу, чтобы тот, кто был внутри, не вылез преждевременно.

Постояв некоторое время, ведун вдруг хлопнул себя по лбу, обозвал беспамятным гадским батей и достал из небольшого кожаного кошеля, висящего на шее, приспособление из проволоки и закопчённых пластин. Раньше те были прозрачными и странно искажали образы. Гроф, бывало, вздевал их на нос, когда читал книги. Он даже обещал научить делать линзы, как называл пластины, да не успел…