Сергей Чилая - Дора, Дора, памидора…

Я ждала ответа, но монстр собрался во вторую смену и возил рукой под халатом, размазывая липкую капельку по бедру. И чувствовал себя закоренелым бабником, и принуждал к оральному сексу. Этого я вынести не могла. Повернулась. Ударила кулаком в грудь. Оттолкнула и заорала, вытягивая из памяти детдомовские тексты:

– Ты меня совсем задрал, лыжник долбанный! Fucking security officer! – И продолжала орать в надежде, что струсит и выложит правду про Зину, лишь бы заткнуть меня. Но опричник оказался не робкого десятка. Не повел и глазом. И, положив на мои крики, ждал, когда закончу. Я остановилась. Взяла трусы со стола и замерла в нерешительности. Во мне не было стыда. Только обида и злость, как в детском доме когда-то. И жалость к себе, и Зиновию Травину.

– Ну, шо ты паришься? – дрогнул монстр. – Не дрожи диван. Лопнешь все пружины. Чем он тебя зацепил, дочка?

– Дочка!? – снова взвилась я. – Значит, дочку ты только что дрючил на столе?! Я тебе во внучки гожусь, старый козел! Оботри конец, fucking dolt! [26] Придурок. – Я снова стояла посреди эфэсбэшного кабинета и крутила кистью трусы. Очень дорогие. Черные, в горошек. Подарок Дарвин. И забывала, что желание стать в позу почти всегда заканчивалось для меня положением на четвереньках. И понимала, что для таких, как он, понятия добродетели не существует. Как и для меня, наверное, потому что занятия любовью давно превратились в бартер. И неважно, добрый или злой засаживает в тебя свой болт. Главное, что получу взамен. И потребовала:

– Колись, бля!

– Ну шо тебе сказать, – сдался дед. – Я впрягаюсь у твои проблемы. Ты – у мои. Без базара. Трусы не забудь натянуть, пока што… – Он говорил со странным акцентом. В дикторы его бы точно не взяли. Даже на радио. А еще знала, что молдаванин по национальности… шабес-гой… или еврей, или просто жил на Молдаванке в Одессе и служил в тамошнем кгб. А потом перебрался в столицу, в фсб. А когда вышел на пенсию, перебрался в урюпинск… Остальные его прелести так сильно в глаза не бросались.

Он поискал глазами личное дело Травина на столе. Не нашел. Посмотрел на секретаршу. Та встала, подала папку. Чекист не стал раскрывать и продолжал обеспокоенно и осторожно, будто читал по памяти:

– Твой хирург… патологическая личность… говно… понимаешь? Просто гицель. Патологическая физиология, которая у названии нашего института, плачеть по нем.

– Гомик, что ли? – переспросила я. – Быть не может.

– Хуже, – заголосил бывший чекист.

– Не мороси! – я тоже кричала. – Кто он? Пед? Трансвестит? Совокупляется с мертвецами, животными?! I want to know the truth!

– You wanna know the truth? – на приличном английском переспросил Сангайло. – Then read the multiplication table, baby. [27] Я хочу знать правду. Хочешь знать правду? Читай таблицу умножения.

За спиной послышалось движение. Я обернулась. В дверях стоял Зиновий Травин в операционном белье и, придерживая плуг руками, чуть шатался, будто под ветром.

– Шо тебе, Травин? – засуетился монстр. – Я занят. Шо, не видишь? Подожди за дверью.

– Зачем ты пришла в этот гадючник, Вера Никифорова? – Зина впервые так долго говорил со мной. Взял за руку. – Пойдем! Лучше меня тебе все равно никто не расскажет…

В тот день мы толпились возле установки, смонтированной в помещении «Массачузета», похожем на заводской цех. Расположенный в дальнем конце институтского парка, возле морга, цех с установкой представлял собой вершину инженерной урюпинской мысли. Это чудо, язык не поворачивался назвать его словом «техники», представляло собой конгломерат творческих, порой совершенно безумных, идей Дарвин и моих по воздействию на обычную водопроводную воду, в стремлении переделать ее структуру. Установка совмещала в себе несовместимые устройства: от банального кипятильника, морозильника с жидким азотом, лазерной, рентгеновской и кобальтовой пушек, до могучей центрифуги с не менее могучим прессом, терморегулятором и высоковольтным генератором. В установку были встроены и продолжали встраиваться всевозможные спектрофотометры, газоанализаторы, масс-спектрометры и прочие анализаторы, позволявшие на любом этапе эксперимента, в любой момент воздействия, получать в реальном времени данные о состоянии воды. Все сооружение напоминало храм La Sagrada Familia – храм Святого семейства в Барселоне, хаотично надстраиваемый по замыслу автора; поражавший воображение нагромождением архитектурных деталей и, тем не менее, необъяснимо прекрасный своим уродством.

Установка, мы прозвали ее «Барселоной», позволяла производить с водой немыслимые процедуры, одновременно или в заранее заданной последовательности. А контейнер, в который помещалась вода, вообще был уникален, если позволял совершать эти чудачества.

Мы – это Дарвин, ее высокомерный заместитель Валентин из столицы, несколько инженеров и техников, парочка умников-физиков, несколько лаборантов, еж МаркБорисыч в корзине и я. Еще были два или три охранника в красных майках под черными одеждами. Они всегда сопровождали нас. След в след. Молча. Служба безопасности была самым могучим, многочисленным и продуктивным департаментом института. Охранники стояли на этажах, возле лифтов, у главного входа, толпились у проходной, в парке, бродили по коридорам. Это был самый преданный власти и наиболее патриотичный класс нашего народонаселения, не страдающий любознательностью и самонадеянностью, не привыкший задавать вопросы. Объединенные смыслами и массовой культурой конца прошлого века, подвыпив, они пели песни сорокалетней давности, любили старое кино. Ни на митинги оппозиции, ни в библиотеку – ни ногой.

Мы знали заранее результат очередного эксперимента. Все было, как обычно. Только с самого утра стояла влажная жара. Было душно и липко. Кондиционеры не справлялись. Вентиляторы гоняли горячий воздух по полупустому, стерильно чистому пространству с высокими потолками. Технический персонал был одет в серое операционное белье. Остальные – в голубое, натянутое на голое тело. Молодые и крепкие охранники, зимой и летом одним цветом – черным с красным, – издали смотрелись муляжами пенисов.

Из-за жары «Барселона» дурила. И всякий раз приходилось перенастраивать аппаратуру.

– Обещают сильную грозу, – сказал высокомерный Валентин. – Давайте отложим эксперимент.

– Нет! – отрезала Дарвин. – Цех заземлен по периметру. На крыше – громоотводы. Окна и двери герметично закрыты. Что нам может грозить?

– Воздух перенасыщен электричеством, – не сдавался талант.

– Продолжаем, – подвела итог дискуссии Дарвин.

Наконец, все заработало. «Барселона», похожая наракету перед запуском, несильно гудела, попыхивала синим. Подрагивала. Парила. А потом пошли пугающие взрывы в пресс-машине, один за другим. Так работает устройство, забивающее сваи в грунт.