Сергей Чилая - Дора, Дора, памидора…

Вырвавшись, я принялась бесцельно бродить по цеху, пока не поняла, что стою перед покореженной «Барселоной». Голова гудела большим колоколом и болела так сильно, что даже взмах ресниц казался ударом молотка по затылку.

Стараясь не моргать, ворошила мусор под ногами и обходила установку в поисках неведомо чего. И шла круг за кругом, пока не наткнулась на обгоревший металлический шар, похожий на большую картофелину. Нагнулась. Взяла в руки… и заорала от боли и испуга: шар был горячим. Пока охала и дула, боль странно прошла, будто не было. Поднесла руки к лицу и не увидела ожогов, которых ждала. Не было даже волдырей. Растерянно оглянулась: вокруг – ни души. Даже настырный Евсей сгинул. Пнула, негодуя, злосчастный шар, и он неожиданно легко отскочил, будто мяч, и запрыгал прочь…

Вернувшись в аспирантское общежити, полезла под душ. И стояла неподвижно, без мыслей и чувств, пока вода не смыла запах пожарища. Нашла початую бутылку виски из запасов Дарвин. Приложила к губам. Потом сидела в кресле. Приходила в себя. А когда пришла, первой мыслью была Дарвин.

Добежав до ожогового центра, принялась искать ее в палатах. – Она не поступала к нам, – успокоил дежурный врач.

Я нашла Дарвин в кабинете ТиТиПи. Огромный директорский кабинет размером в теннисный корт, казалось, спроектировал Сикейрос, столько пространства, уровней и света было в нем. К кабинету примыкает зимний сад. Но доминирует огромный письменный стол, заваленный всякой всячиной. Повсюду валяются смычки от виолончели, канифоль, ноты. Рядом соседствует прибор ночного видения, два старинных серебряных подсвечника, которым здесь не место, как не место виолончели в углу, и второй в чехле неподалеку от первой. На ближней стене несколько дисплеев. Старинные шкафы со стеклянными дверцами. В них книги по физиологии и патофизиологии, изданные за последние сто лет. Портреты маслом знаменитых врачей, физиологов и патофизиологов в деревянных рамах. Множество фотографий ТиТИПи с депутатами, членами правительства, коллегами из-за границы, космонавтами, актерами, хоккеистами. Дипломы всех мастей. Скромная фотография верховного правителя с дарственной надписью в виде подписи…

Другая часть Тихонова кабинетика, предназначенная для отдохновения, была символически отгорожена от первой парой чугунных скульптур в полный рост, кожаными диванами, двухсторонними стеллажами с книгами до потолка и цветами в керамических бочках. И походила на библиотеку престижного английского клуба. На одном из столов выставлены бутылки с алкоголем и водой, стаканы, термосы со льдом, призванные демонстрировать алкогольное бесстрашие хозяина кабинетика. У стены бар и тоже с напитками. А еще винтовая лестница со стеклянными ступенями, ведущая на антресоли, нависавшие над половиной корта. Там я никогда не была.

На одном из диванов, прикрытая пледом, лежит Дарвин, свесив голую ногу на пол. Возле ноги стоит бутылка Jameson без крышки и без стакана.

– Ты – не Никифороф, чува! Ты – Александр Матросов, – улыбнулась Дарвин. – Думала посмертно наградить тебя. Прости, не получилось. – Она похлопала ладонью по дивану: – Присядь! – И пока шла к ней, с удивлением рассматривала любимое лицо, чуть покрасневшее, без бровей, ресниц и прядей волос возле уха, ставшее голым еще прекраснее и роднее.

Вспомнила безволосого Сангайло: «Он ее тоже, наверное, дрючил на столе… и не раз». И представила целомудренную недотрогу Дарвин, сидящую голой попкой на эфэсбешном столе… в чулках, что крепятся пажиками к поясу, в итальянских туфлях до лодыжек, которые не снимала, занимаясь любовью…

– Будешь? – Дарвин кивнула на бутылку.

– Буду. – Я поднесла бутылку к губам. Через мгновение алкоголь принялся вытеснять из головы и тела дневные заботы. Можно было расслабиться и прилечь подле Дарвин на минутку.

– Подожди ложиться! – сказала Дарвин и забрала бутылку. – Два сотрудника погибли. – Она хлебнула из горлышка: – Мальчик-физик и охранник. Двое – в реанимации. Догадываешься, чем это грозит? – Дарвин села и, размазывая слезы по лицу, стала повторять монотонно: – Fucking water! Fucking water! – A потом, без перехода: – Нечего странного не заметила там?

Больше всего хотелось спросить: «Где там?». Но вместо этого, неожиданно для себя, заявила, отчетливо выговаривая слова, будто для протокола:

– Видела одну штуку из металла, похожую на шар… шершавый… очень горячий. – Поднесла ладони к лицу… и отчаянно, до боли в ладонях, пожалела о своей болтовне. И не понимала, почему.

– Возьми несколько человек челяди. Отправляйся в цех. И без этой штуковины не возвращайся! – Дарвин привычно командовала парадом. Только встать не смогла. Голова закружилась. Ее вырвало чистым виски без еды…

В кабинет вошел Тихон. По-хозяйски оглядел теннисный корт. Подошел к Дарвин на задней линии: – Тошнит?

– Нет! Рыгаю от удовольствия. – Она атаковала ТиТиПи, будто он взорвал «Барселону», и говорила что-то, говорила…

– Здравствуй, Никифороф! – сказал ТиТиПи, чтоб отбиться от Дарвин. – Вижу, повезло тебе сильно. Голыми руками на шаровую молнию полезла. Дура! А инженера по технике безопасности выгоню и дело в суд передам. Напиши на мое имя докладную, как все случилось. Договорились? Хочешь побыть с Дорой?

– Мне надо в «Массачузет» за…

– Заткнись! – успела остановить меня Дарвин…

Когда мы добралась до цеха, было совсем темно. Светильники в этой части парка почему-то не горели. Если бы не охранник и два мальчика-физика из Лэба, все с фонарями, я бы не нашла цех до утра. Мы вошли через проем в стене с выломанным стеклопакетом. Вместо гари странно пахло свежими огурцами, разогретыми солнцем. Я безнадежно оглядывала огромный цех, размером с футбольное поле, заваленный обгоревшим хламом и надежно прикрытый ночной тьмой, в которой узкие почти параллельные лучи фонарей высвечивали лишь небольшие участки пола.

– Полный абзац. Подождем до утра, Никифороф, – предложил креативный мальчик-физик, умевший считать варианты.

– Да, давайте! – обрадовался второй.

– Пошли вы оба! Здесь я принимаю решения. Дарвин обязательно пришлет кого-нибудь проконтролировать наши старания. Хватит гаситься. Походим немного. За мной!

– Не командуй тут! – обиделся креативный.

Я вспомнила, что физиков зовут Лева и Рома, и что про их дружбу ходят сомнительные шуточки в Лэбе, и сказала: – Дайте фонарик, чуваки! Пойду одна… с охранником. – И собралась двинуться вперед. И увидела… увидела, как из темноты бесшумно выкатилась большая картофелина из железа, серая, с окалиной, и двинулась ко мне… по воздуху. Подрагивая, она висела над полом на расстоянии полуметра. Это было так неожиданно, что сразу не поверила. Будто загадала желание, подбросила монетку, и она упала… Нет, ни на орла, ни на решку, тем более. Она упала на ребро и осталась стоять, покачиваясь.