Алекс Соловьев - Матриум. Приветики, сестрицы!

Увы, дела мои с сестрами Крэкер были недолгими. Контракт действовал до конца зимы, и его не продлили. Я все ждала и ждала, пока не стало ясно, что ждать, собственно, нечего, а те накопленные сорок лайков промотались, не успела и глазом моргнуть. Ололо, какое же это было разочарование!

Но вернемся в тот вечер, когда я напилась. Так вот, сижу, значит, на корточках на своем столе – этакая жирная птица – и думаю о том, что последние полгода – коту под хвост. За это время я снямкала тонну порошкового пюре со сливками и перестала влезать в свой мини-тренажер. Сижу, смотрю на свое отражение в зеркале санузла, а там – страшная толстуха: щетинистая, бледная… На пузе – ужасные складки, с таким пузом сидеть на корточках не очень-то удобно. Когда я взвешивалась в последний раз, с моим ростом метр девяносто весила семьдесят девять килограмм при норме шестьдесят восемь – катастрофа! И взгляд у меня явно нездоровый. Видела бы меня в ту минуту Дашери! Ух, как она умеет пропесочить, представляю, что сказала бы: «Ах, Иллка, Иллка, вижу, ты совсем уже в медузу превратилась».

Тут я стала думать о ней – о Дашери. Когда надо прогнать тоску, я всякий раз стараюсь вспомнить ее лицо. Рот у нее большой, мягкий и очень ловкий, – да-да, у Дашери просто гениальный рот. А нос ее – это такая милая лепешка для поцелуйчиков, видели бы вы этот носик! А какие у нее ямочки на щеках, – да они как будто нарочно созданы для того, чтобы умилять меня. Ну да, теперь-то всех лепят с ямочками – и бучек, и феминяшек, у меня и у самой они, как видите, присутствуют, но у Дашери ямочки особенные, честное слово. А какая у нее шея, у моей сладкой негритяночки – длинная, упругая, как у дикой лошади, а грудь у нее гладкая, крепкая, – так и тянет к ней прижаться. Ах, моя милая маслиново-смородиново-антрацитовая Дашери…

Но вряд ли в тот вечер можно было остановить поднимающийся поток йецерары одним только воспоминанием о Дашери. Скорее, было наоборот – я только еще больше возбудилась, такова моя, как говорится, натура, что поделать. Старшим сестрам в гимназиуме после того как я набрала равные балы сразу по трем специальностям, было нетрудно определить мой профиль и статус.

Ололо! Если отбросить лишнюю болтовню, то смысл нашей жизни в том, чтобы как можно скорее наскрести себе тысячу лайков и получить на руки новенькую фуку, где черным по зеленому будет написано, что ты не какая-то серая овца, а качественная стопроцентная няшка-мимишка. А для того чтобы рейтинг реально подлетел до уровня Ж, надо с утра до вечера выжимать из своего убогого крео невозможное.

Так вот, насчет крео. У меня с этой штуковиной серьезные проблемы, – я вам уже об этом говорила. Раньше кривая способностей еле дотягивала до среднего уровня, причем ни одна из способностей толком не была обнаружена. Только эти дурацкие «художница-музыкантка-поэтесса» по неведомой причине на полделения поднимались над остальными. Как надо мной не корпели – миллион раз тестировали – все одно и то же. Можно подумать, я и в самом деле уродилась художницей в большей мере, чем какой-нибудь флористкой. Меня, конечно, пытались научить рисовать натюрморты, придумывать саунды и рифмовать разную чушь, но как я ни старалась освоить технику и проявить креативность, у меня выходили мазня, какофония и графомань. Все, что мне предлагали, было «не мое». Любое дело меня вгоняло в сон. Я, если можно так выразиться, величайшая бездарность.

То ли дело Дашери, – у нее всегда все было на высоте. По профессии она – постановщица улыбок (у нас на них говорят «лыби»), настоящая виртуозка – таких в Матриуме можно по пальцам сосчитать. Или Фарри-Волосатка – эта хоть и зануда, но рекламщица из нее то, что надо. Обе они всегда были успешными, не то, что я – проклятая небом серая посредственность с бракованным крео. Даже толковое планоме никогда не могла себе состряпать.

Старшие сестры из гимназиума вечно сокрушались о том, как я, мол, такая непутевая, впишусь в новое общество, ведь не за горами золотой век и все такое. Ну и где он, этот ваш золотой век? Не будет его, покуда по свету ходят такие странные существа, как Иллка Брук. Раньше-то я тоже надеялась, что он вот-вот нагрянет, и верила, что все мы и в самом деле не сегодня – завтра переступим порог царства разума и, как говорится, высоких отношений. Но в тот день, когда в башке был хмельной туман, мне вдруг до одури захотелось высунуться по пояс из моего маленького окошка, а еще лучше забраться голой на подоконник с бесстыже торчащим рудиментом. Вот она, моя истинная натура. Помню тот момент – смотрю на окно и представляю, как же это будет выглядеть. Как будто в таком виде я сказала бы миру что-то умное. Это вряд ли, и не потому, что мне сказать нечего – дело в другом: я вдруг окончательно дала себе отчет, что я – растолстевшая невостребованная буч-клип-модель и проститутка. Кому такая нужна? А ведь мне только двадцать семь!

Демонстрация, имитация, эманация и всякая прочая ерунда – вот, что больше всего выматывает. Подумаешь – депресуха, – я, как только в социум попадала, тут же изо всех сил корчила из себя этакую успешную бучу, всю из себя вежливую и отзывчивую. Все это до ужаса утомительно. Вот что такое ад. Представьте себе, я вся целиком была одна большая напряженная улыбка – и снаружи, и внутри – вот-вот лопну. Теорию-то я знаю: лыби нацепила – путь позолотила, будем улыбаться – станет все сбываться… Лыби-то я цепляла и так, и сяк, и, может, у большинства все так и есть, но у меня от этого кривляния тихая истерика начинается, зуд в спине, потливость и главное – всякий раз все впустую.

Да-да, я обзываю маскулин (в том числе и себя) бучами – пардон, – за сленг в последнее время отменно чехвостят, но такая уж у меня слабость с гимназиума. Я пару лет на атлетику ходила, а у нас там любили после душа языки почесать. Да и Фарри – подружка моя – она тоже сперва по-плохому выражалась, это ее позже переиначили – в универе. Но меня-то в универ не взяли, я все по сценам да по салонам, а у нас там свои манеры и свои разговоры.

Итак, сестрицы, сижу я на столе, мечтаю о Дашери, а во мне уже всякие смутные страсти бушуют, и вот тут-то я сделала первый шаг в пропасть. «Ну, – говорю себе, – пора!» – и – прыг со стола. И дальше – Зука, душ, обсыхание, одевание, – натянула свежие розовые кружевные трусики в виде двух больших бабочек (у нас в салоне такие шалунишками называют), затем – гольфы, просторные желтые шорты-клеш до колен, бежевую нейлоновую блузу с круглым воротником и лиловый берет с синими пайетками. Еще раз придирчиво глянула в зеркало. Да уж, – единственное, чем мне по-настоящему можно похвастаться, так это мои черные густые волосы, хотя подружки говорили, еще у меня глаза выразительные, а вообще, конечно, жесть – не сразу в этом чудище узнаешь ту миловидную бучку, которую показывали каких-то полгода назад по сотням каналов. Но только я отвернулась от зеркала, сразу перестала об этом думать.