Владимир Яценко - Пленники зимы

Точно. Под серым брезентовым мешком нахожу футляр со своим старым товарищем.

Немедленно отбрасываю защёлки, поднимаю на руки, надеваю ремни на плечи…

– Вот это сюрприз! – я испытываю восторг. – Может, напомнишь соседям про осциллограф?

– Зачем? – он пожимает плечами. – Они всё ещё красят…

Я возвращаюсь к дивану и провожу ладонью по клавишам: хороший футляр, совсем нет пыли. Растягиваю мех и делаю несколько пробных переборов обеими руками.

Что-то я и впрямь подрос, поздоровел. Ремни тесноваты: режут плечи, давят под мышками. Несколько минут вожусь с застёжками, подгоняя их под свои новые габариты.

Ох, как сейчас ударю!..

Звонит-мурлычет телефон, как всегда некстати.

Вместе с инструментом иду к вешалке и, не снимая с крючка ремешок телефона, нажимаю кнопку подтверждения связи:

– Я всё сделала, где ты? Еду к тебе.

Света. Молодчина!

– Пастера. Напротив университета, Академия холода. Кафедра ТМО, пятая лаборатория, третий этаж…

– Спроси про аспирин, – кричит Дмитрий.

– Света, зайди в аптеку, тут брат-Митька, помирает, аспирин просит…

– В таблетках, – сварливо добавляет Дмитрий.

– Поняла, аспирин в таблетках, – она тут же отключается.

Оставляю мобилку болтаться на крючке вешалки и присаживаюсь на ближайший стул: аккордеон – инструмент строгий, ему прямая спина нужна.

– Голова болит?

– При чём тут голова? – недовольно бурчит он. – Это у вас, умников, голова болит, потому что думаете меньше, чем делаете… А кто такая Света? Твоя новая подружка?

Скрашивает тяжёлые шофёрские будни?

– Во-первых, не твоё собачье дело. А во-вторых, она – не моя подружка; я с ней живу, но не сплю.

– Живёшь, но не спишь? – он замирает в тяжком раздумье. – Что-то новенькое.

Видно, от жизни отстаю, старею… Это какое-то новое извращение?

– Она – самая прекрасная женщина на свете!

– У тебя других не бывает. У тебя – все они прекрасные.

– Это не у меня, – я и не думаю на него обижаться. Он всегда такой. Гегемон…

Что думает, то говорит, зато и говорит, что думает. – Это в природе других не бывает; просто нам не всегда хватает терпения им это объяснить.

– Ну, и слава Богу, – роняет он, склоняясь над макетом. – Надеюсь, она сообразит позвонить с проходной, когда её вахтёры остановят?

– Это Светлану остановят? – ухмыляюсь я и, наконец, налегаю на клавиши.

Пальцы левой руки впиваются в басы, правая полусогнутой кистью скользит над клавиатурой и потрясённая лаборатория замирает под маршем Мендельсона.

– Ты бы на свадьбах хорошо зарабатывал, – одобрительно комментирует Дмитрий, прилаживая к макету пластиковую гору. – И жил бы как нормальный человек, с семьёй.

– На свадьбах?

– Или на похоронах, какая разница?

– В самом деле! – в тон ему отвечаю. – А ты бы паяльник выключил. И не тянулся бы так, ещё рукой схватишь…

Он покосился на сиреневую струйку дыма рядом со своей рукой, слез с макета и переставил паяльник на другой стол.

– Кстати, как там у твоих дела? Как ты с ними связываешься?

– Электронная почта. Всё нормально.

Ещё бы не "нормально": на выезд семьи ушли все деньги, по-сути, всё что было: почти половину суммы стоило гражданство, ещё треть – недвижимость…

– Чем занимаются?

– Туризм, учёба, аккомодация вновь прибывших…

– Вот и прибудь.

– Ну да, – я не могу сдержать злой усмешки. – С моими "подвигами" меня к самолёту на пушечный выстрел не подпустят.

– Ты преувеличиваешь…

– Скажи это моему налоговому инспектору и тому хрену, что в консульстве сидит.

Я возвращаюсь к аккордеону. Жив старикашка! И даже не гнусавит: звуки ровные, чистые. Я для тренировки проигрываю несколько тактов какой-то случайной мелодии и, перекрикивая голосистое рычание инструмента, излагаю свою интерпретацию минувших событий:

– Я многих хоронил, не дрогнувшей рукой.

Их крик меня смешил: "Не торопись, постой!" Но понял лишь теперь, что торопился зря:

Под тяжестью потерь, сегодня умер я,

Сегодня умер я…

– Ты всегда был весёлым парнем, – откликается на мою импровизацию Дмитрий. – Умел найти слово, поддержать…

– Только что придумал!

– Чувствуется. А что-нибудь пооптимистичнее можешь?

Оптимистичнее? Мне приходит в голову, что на самом-то деле жаловаться на свою судьбу весьма непросто. Нет, не так – несправедливо. За двадцать лет активной жизни я сменил около десятка профессий, в каждой из которых пережил бешеный взлёт и крушение. Всегда работал с командой. Люди верили мне. Люди верили в меня.

Я старался. От нас, от человеков, зависит многое… но далеко не всё.

Я видел людей в минуты их радости, когда мы были на подъёме. Видел их в часы глубокой скорби, когда остановить падение уже было невозможно. Иногда мне даже кажется, что я точно знаю, почему толпа требовала от Пилата распятия Христа. Я не в обиде на их ненависть, хотя и не считаю её справедливой. Я вовремя распознал опасность подарка ведьмы, отказался от него и сам зарабатывал деньги, а, значит, честно отрабатывал перед обществом своё право на тарелку с борщом.

Впрочем, иногда и на красную икру хватало.

Приятно вспомнить скупку участков на Фонтане. Не дворцы там какие-нибудь, нет.

Лачуги, хижины пенсионеров, всю жизнь отгорбативших на Советскую власть, отдавших ей все силы и здоровье, а под конец и свои сбережения. Лачуги мы, конечно, посносили, землицы довезли, участки разровняли, травку высеяли, заборы укрепили… и через три года эти участки в пяти минутах ходьбы от моря по десять-двенадцать номиналов ушли.

Или когда я работал зерновым трейдером. Бензин и солярку в обмен на зерно и обратно. Славные были качели! Но когда "грянуло" (надо было-таки доплатить тому киевскому стервецу!), голодное детство подвело: сплоховал-поскупился… И пока дело мурыжили, до суда тянули, всё распродал, семью эвакуировал, а компаньоны-подельники сами разбежались.

И остался я один свою зиму зимовать…

– Я честно вдаль спешил, к мечте неутомимо.

Но те, кого любил, шли почему-то мимо.

Ошибки никакой: оставили меня,

Кого своей судьбой, назвать пытался я,

Назвать пытался я.

– А дети?

– А это и есть их фирма. Сами создали, сами работают. Получается… Офис в Женеве. Швейцария! Не слабо, правда?

– То есть всех выпихнул, а сам тут остался? Один? Неужели не было возможности вырваться? Отскочить? Убежать?

– Один, совсем один, – вздыхаю, – Куда мы все спешим? Зачем несёмся вскачь?

Конец у нас один. Один у нас палач.

Ты думал, что ты жил и может быть мечтал, Но ты всего лишь был и смерти своей ждал, И смерти своей ждал…

– Твоя проблема в том, что ты себя слишком жалеешь.

– Уже нет, – спешу его успокоить. – Поначалу, конечно, было немного не по себе.