Владимир Яценко - Пленники зимы

– Нет, – недовольно бурчит Герман. – Не вижу.

– Где же здесь противоречие? – недоверчиво спрашивает Светлана. – Он всё правильно сказал!

– С каких это пор тот, кто диктует законы, принадлежит тому, кто эти законы принимает? – теперь я не могу сдержать улыбки: – Кто хозяин мира: тот, кто принимает его жестокость, или тот, кто настойчиво приучает его к человечности?

Но на Германа мои доводы не производят впечатления:

– Философия! – ворчит он. – Фиговый листочек слабости. Будь у тебя возможность, ты бы не пускался в рассуждения.

– Месть? Вендетта? – уточняю я.

– Само собой, – соглашается Герман. – Думаю, будь у тебя сила, ты бы от Виктора мокрого места не оставил.

Я будто слышу наш разговор со стороны, и странное двойственное ощущение становится всё навязчивее: мы спорим и горячимся при обсуждении вопросов, которые к нашему положению не имеют никакого отношения. Вместо того чтобы искать выход, мы вспоминаем своё прошлое, будто оно – главное, а не вопрос, как спастись, как выбраться отсюда.

А потом я подумал, что, может, так оно и есть: важнее быть человеком на пороге своего дома, чем нелюдем достигнуть самых далёких звёзд.

– Максим, – встрепенулся Герман. – До меня только сейчас дошло: если я правильно понял, то деньги появляются у тебя прямо в карманах. Тогда зачем тебе был нужен весь этот утиль: маслобойка, КАМАЗ, молоко? Зачем было работать? Ты и сейчас мог бы быть самым богатым человеком в мире.

Я улыбаюсь нечаянному созвучию наших мыслей.

– Самым богатым? Возможно. Но человеком рукосуйством из кармана в карман не станешь.

– Не понимаю, – после минутной паузы признаётся Герман.

Его искренность меня радует. У парня сбылось: стал-таки "тем самым", а вот гонора и чванливости не прибавилось.

– Не придумано для человека однозначного определения, Герман. Только признаки. В том числе: хлеб зарабатывать в поте лица своего. Соблазн страшен, а наказание – ещё страшнее. Душа погибнет за то, что она приобрела. Мне ещё повезло: я быстро понял, что достаю из карманов не деньги, а кирпичи для ограды от жизни. И всё равно, хоть и быстро остановился, да ограду высоко вознесло. Я ответил на твой вопрос?

– Не уверен, – растерянно отвечает Герман. – Наверное, это как раз тот случай, когда чтобы понять, нужно пережить.

– Максим, а что было самым страшным в твоей жизни? – спрашивает Света.

– Понимание, что никто не поможет. Никто не придёт, что6ы убить моё одиночество.

Я замечаю удивительную нежность, с которой она произнесла моё имя. Её стройные глянцевые ноги лежат рядом, но мне почему-то совсем не хочется их погладить…

Шёл одиннадцатый час сплава, когда на правом берегу показались две серые точки.

Я бы с радостью принял их за наши палатки: одна – штаб, другая – склад, она же спальня; но чуть дальше, ниже по течению, была третья точка – белая, у самой кромки воды. Только поэтому я чуть замешкался, пытаясь разобрать, что же там такое.

Потом я подумал, что в любом случае необходимо остановиться или, хотя бы, замедлить движение. Тогда можно будет взвешенно, не спеша, принять решение, к какому берегу двигаться: навстречу неизвестности, или подальше от неё.

Герман со Светланой раздвинулись по краям плота, освобождая место для манёвра, и вцепились руками в леера – верёвки, стягивающие плот. Мы подошли ближе, и стало понятно, что серые точки – это и в самом деле палатки, а рядом с ними – наш четвёртый, последний батискаф с сейнера.

Тогда, уже не раздумывая, я ухватил первый камень и изо всех сил, как можно дальше, бросил его в сторону правого берега. Наверное, это был неплохой бросок.

Света захлопала в ладоши, Герман покачал головой. Камень, как ему и положено, ушёл на дно, потянув за собой трос с привязанным к нему нашим плотом.

Я взялся обеими руками за трос и, упираясь ногами, подтянул плот к якорю. Камень лёг на дно, но сильное течение нас всё равно сносило. Впрочем, времени ещё было много. Закрепив выбранный трос посередине плота, я поднял второй камень и повторил бросок. Только теперь, прежде чем выбирать трос второго якоря, поручил Герману вытравливать конец первого. Дело пошло. Даже с двумя якорями плот не остановился, но теперь это было не важно: мы сошли со стрежня и уверенно двигались в сторону "своего" берега.

Неприятности начались, когда течение снесло нас ниже палатки. Люк батискафа был открыт, людей на берегу не было видно, и я почти не сомневался, что они либо внутри аппарата, либо в палатке: мёртвые и каменные. От невесёлых прогнозов меня отвлёк Герман. Вскрикнув, он выпустил трос и протянул мне левую руку с кровавой полосой через всю ладонь. Я выругался. Руки у меня были заняты концом второго якоря, а попытка наступить на стремительно уходящий в воду брошенный Германом трос не удалась: он выскользнул из-под ноги, плот разогнался, нас крепко дёрнуло, и через мгновение мы со Светланой были в реке.

Я немедленно отпустил свой трос и нырнул за Светой. Мне повезло: угадав направление, я с первой же попытки схватил её за волосы и поднял на поверхность.

Сделав судорожный вдох, она захрипела и полезла мне на голову. Я был готов к этому.

Я ударил Свету, успев отметить, что это начинает входить в привычку. Потом перевернул её на спину и, придерживая левой рукой, поплыл в сторону берега. Ноги в такт загребающим движениям правой руки без устали молотили воду. Вернее, это я надеялся, что работаю ногами, согласовано с рукой. Что там на самом деле происходило, мне было не очень понятно. Первый глоток я сделал примерно через пять секунд после начала буксировки. Ещё через несколько секунд пришлось глотнуть ещё. Потом я начал захлёбываться, не сомневаясь, что иду ко дну.

Пресная вода в лёгких опаснее морской, потому что солёная вода не так быстро проникает в альвеолы, навсегда отрезая кровь в капиллярах от поступления кислорода. Разница лишь в двух-трёх минутах, но умереть можно за куда меньший срок. Эти размышления о физиологии дыхания не давали запаниковать. В глазах темнело; всё тяжелее было бороться с рефлексами, но нам опять повезло. Нога коснулась грунта, я выпрямился и вдохнул воздух.

Божественные ощущения.

Я замер, приводя в норму дыхание и плотность адреналина в крови. Оценил состояние Светы: голова над водой, дышит. Потом осмотрелся: я стоял в двух-трёх метрах от берега, но пройти это смешное расстояние будет не просто. Вода была мне по шею, и я чувствовал: достаточно оторвать от грунта ногу, чтобы течение вновь превратило меня в маленького мальчика, неосторожно вывалившегося из лодки посреди бурной реки. Чтобы противостоять напору, мне приходилось сильно наклоняться спиной ему навстречу. Теперь Светлана была передо мной. Я всё ещё удерживал её на спине, по возможности выше поднимая её голову.