Айзек Азимов - ФАТА-МОРГАНА 5 (Фантастические рассказы и повести)

— И как, черт возьми, она это делает?

— Для ван Мандерпутца это просто! Я использую свет, поляризованный не вертикально или горизонтально, а в плоскости четвертого измерения, и для этого беру исландский шпат под очень высоким давлением — вот и все. А поскольку эти миры очень тонки в четвертом измерении, достаточно даже длины световой волны, хоть она и составляет всего одну миллионную дюйма. Это значительно лучше путешествия во времени в прошлое и будущее, для которых нужны недостижимые скорости и чудовищные расстояния.

— Но скажите… эти миры «если»… реальны?

— Реальны? А что такое реальность? Разумеется, они реальны в том смысле, в котором 2 — число реальное, в отличие от –2, которое является числом мнимым. Это миры, которые возникли бы, если… Понимаешь?

Я кивнул.

— Немного. Можно, к примеру, увидеть, как выглядел бы Нью-Йорк, если бы в американской революции победила Англия, а не колонии.

— Верно, принцип именно таков, но этого ты бы в моей машине не увидел. Понимаешь, часть ее составляет психомат Хорстена (кстати говоря, взятый из одной моей идеи), и человек, пользующийся устройством, становится его частью. Требуется твой собственный разум, который определяет фон. Например, если бы аппаратом пользовался Джордж Вашингтон после подписания договора о мире, он увидел бы то, о чем ты говорил, а мы не можем. Ты даже не можешь увидеть, что случилось бы, не изобрети я этого аппарата, но я могу. Понимаешь?

— Конечно. По вашим словам, фоном должен служить опыт пользователя.

— Ты говоришь все разумнее, — усмехнулся ван Мандерпутц. — Все верно. Устройство покажет десять часов того, что произошло бы, если… Десять часов, разумеется, собранных в полчаса обычного времени, как в фильме.

— Это звучит интересно!

— Хочешь посмотреть? Может, хочешь что-то узнать? Какое-нибудь решение, которое ты охотно изменил бы?

— Ну… таких тысячи. Мне хочется узнать, что случилось бы, продай я свои акции в 2009 году вместо 2010. В своих мечтах я уже был миллионером, но… опоздал с продажей.

— Как обычно, — заметил ван Мандерпутц. — Идем в лабораторию.

Квартира ван Мандерпутца находилась в одном квартале от академического городка. Профессор затащил меня в Дом Физики, а затем в свою собственную исследовательскую лабораторию, весьма похожую на ту, которую я навещал еще слушателем его лекций. Аппарат, который он назвал субъюнктивизором — потому что тот действовал в гипотетических мирах, — занимал весь центральный стол. Его основную часть составлял психомат Хорстена, а в центре сверкал поляризующий элемент — призма исландского шпата.

Ван Мандерпутц указал пальцем на шлем.

— Надень его, — сказал он, и я сел, уставившись на экран психомата.

Думаю, всем известен психомат Хорстена; несколько лет назад он был так же моден, как в прошлом веке спиритическая таблица. Однако это не просто игрушка: иногда он действительно помогает памяти, и больше, чем та таблица. По экрану плывет путаница размытых, многоцветных теней, за которыми следит человек, одновременно представляя себе сцены или обстоятельства, которые хочет вспомнить. Вращая ручку, он меняет размещение света и тени, а когда картинка случайно совпадает с картиной в его памяти — хоп! — и желаемая сцена предстает перед его глазами. Разумеется, все детали берутся из памяти человека, экран показывает только окрашенные точки света и тени, но целое обретает удивительно реальные формы. Порой я готов был поклясться, что психомат показывает картины почти такие же резкие и полные, как сама действительность.

Ван Мандерпутц включил свет, и началась игра теней.

— Вспомни-ка события периода, скажем, через полгода после краха. Вращай ручку, пока изображение станет резким, после этого остановись. В этот момент на экран будет направлен свет субъюнктивизора, а тебе останется только смотреть.

Я сделал, как он мне сказал. На экране появлялись образы, исчезавшие в доли секунды. Первые звуки, изданные машиной, напоминали отголосок далеких разговоров, однако были непонятны без дополнительной информации, которую могло дать изображение. Появилось и расплылось мое лицо, и наконец я поймал изображение себя самого, сидящего в помещении, которое трудно было описать. Отпустив ручку, я сделал знак профессору.

Что-то щелкнуло, свет потускнел, затем вспыхнул с новой силой. Изображение стало резким, и к моему удивлению появилась другая фигура — женщины. Я узнал ее, это была Капризная Кэт, некогда звезда телевидения и программы «Теле-Варьете 2009». На экране психомата лицо ее несколько изменилось, но все равно я ее узнал.

Разумеется, я ее узнал! Я бегал за ней все годы между 2007 и 2010, пытаясь на ней жениться, тогда как мой старик бесился, увещевал и грозил лишить меня наследства в пользу Общества Рекультивации Пустыни Гоби. Думаю, что именно эти угрозы удерживали ее от брака со мной, но когда я собрал некоторую сумму, а потом дошел до двух миллионов на спятившем рынке 2008–2009, она несколько смягчилась.

Правда, лишь на время. Когда начался весенний кризис 2010, вернувший меня отцу и фирме, моя котировка упала у нее еще стремительней, чем котировка биржевая. В феврале мы были обручены, в апреле почти не разговаривали друг с другом, а в мае я продал акции — как всегда, слишком поздно.

И сейчас она была на экране психомата, явно испытывающая затруднения с сохранением прежней стройности и не сохранившая даже половины своей былой красоты. Она смотрела на мое «я» на экране враждебно, а я не менее враждебно смотрел на нее. Шум превратился в голоса.

— Ты идиот! — кричала она. — У тебя нет права держать меня здесь! Я хочу вернуться в Нью-Йорк, где есть хоть немного жизни, мне надоели ты и твой гольф.

— А с меня довольно тебя и твоих сумасшедших друзей.

— Они, по крайней мере, живут, а ты живой труп. Думаешь, если ты рискнул и тебе повезло, так это и все?

— Смотрите на эту Клеопатру! Твои знакомые таскаются за тобой, потому что ты устраиваешь приемы и тратишь деньги мои деньги.

— Лучше тратить их так, чем на перекатывание белого шарика!

— Правда? Надо бы тебе самой попробовать, Мари. — Это было ее настоящее имя. — Это помогло бы тебе сохранить стройную фигуру, хотя не знаю, может ли тебе вообще что-то помочь!

Глаза ее яростно вспыхнули и… в общем, это были неприятные полчаса. Не буду описывать их детально, но я был рад, когда изображение на экране превратилось в бесформенные белые облачка.

— Фью! — присвистнул я, глядя на ван Мандерпутца, который все это время что-то читал.

— Понравилось?

— Понравилось?! Знаете, похоже, мне повезло, что тогда я потерял все. Отныне я не буду об этом жалеть.

— Именно это, — торжественно возвестил профессор, — и есть вклад ван Мандерпутца в дело человеческого счастья. Говорят, что самые печальные слова — это: «А ведь все могло быть иначе». Это уже неверно, мой дорогой Дик. Ван Мандерпутц доказал, что нужно говорить: «А ведь могло быть и хуже».