Рэй Брэдбери - ФАТА-МОРГАНА 4 (Фантастические рассказы и повести)

Полный ожидания и не уверенный, как она воспримет его слова, он замолчал.

— Вы, правда, думаете так, как сейчас говорите?

— Это звучит глупо?

— Очень даже умно. — На этот раз она не старалась спрятать свои сарказм.

— К сожалению, — сказал Александр.

Она удивленно посмотрела на него. Выражение ее лица сделало вопрос излишним.

— Да, — сказал Александр, — к сожалению, потому что по-глупому было бы намного лучше.

Его неожиданный ответ снова вызвал ту странную улыбку на ее лице. Она снова не поняла его.

И ее улыбка, следующее звено в цепочке неправильных выводов, придало ему необходимое мужество.

— Можно мне называть вас Анной, ведь вас так зовут?

— Я не понимаю, — она, действительно, ничего не понимала.

Он расслышал только обрывки ее слов.

— «Я люблю вас, майор» прозвучало бы очень комично.

На ее лице застыло очень необычное выражение, в нем он мог увидеть удивление, страх, отказ, даже, наверное, любопытство, но прежде всего страх и удивление.

— Ты понимаешь, Анна? Я люблю тебя.

Она поняла, только сейчас она все поняла. У нее не было сил что-нибудь ответить, ее начало трясти. Сначала это были только маленькие короткие судороги, пробегавшие по телу. Они заметно учащались и превращались во все более сильные волны, которые в конце концов превратились в истерические взрывы хохота.

Александр вообще больше ничего не понимал. Он с удивлением осознал, что этот смех не оскорбил его и что он очень печален.

Это продолжалось до тех пор, пока она, наконец успокоившись, смогла говорить.

— Не сердитесь, Александр, но вся эта история просто… она искала подходящее слово, — просто абсурдна, абсурдна и комична.

— Но что в моей любви такого смешного?

Смех застрял у нее в горле.

— Ты так прекрасно молод, а я так ужасно стара.

— Неправильно, — перебил он, — ты так прекрасно стара, а я так ужасно молод.

Она снова начала смеяться, но на этот раз смех звучал по-другому. И это поразило его.

— О’кей, — прыснула она со смеху, — ты страшно молод, а я страшно стара.

— Неправильно! Ты прекрасно стара, а я прекрасно молод.

Во второй раз ее смех внезапно прекратился, она прошептала будто во сне:

— Ты прекрасно молод, а я, я прекрасно стара!

— Да, — сказал он и осторожно обнял ее.

Она устало наклонила голову, хотела было уклониться, но ее сопротивление было очень слабо, а под его нежными поцелуями потеряло и последний остаток своей силы.

Она не понимала, что с ней происходило. Она вообще ничего уже не понимала и не хотела ничего понимать. Она чувствовала, как что-то окружает и сжимает ее, ее верхняя часть тела была как будто в железном корсете, который не давал ей дышать. Ей казалось, что она должна кричать.

— Я должна громко кричать?

— Да, — ответил он, — давай кричать!

И они кричали так долго, как только могли.

Было так, как будто гигантские узлы разрывались в ней на несметное количество острых язычков пламени, которые согревали ее тело. Растущие волны неведомых чувств захлестнули ее, превратили крики в поцелуи, спутали верх с низом, вчера с сегодня, пока не утонули во все поглощающем Сейчас.

В пять часов он должен был идти. Он хотел быть в казарме до утренней поверки.

Мягкое прикосновение руки вывело ее из полусна.

— Ты уже проснулась?

— О да, — сказала она.

Он хотел снова обнять ее, но она откинулась назад.

— Уже половина пятого, ты должен поторапливаться.

— Да, — сказал он и с наслаждением потянулся.

Она проследила за тем, как он пошел в ванную, без выражения уставилась на приоткрытую дверь, за которой он исчез, подождала, пока она снова откроется, наблюдала, как он одевается.

— Жаль, что я уже должен идти, — сказал он.

Она ничего не отвечала, только смотрела на него.

— Я люблю тебя, Анна.

Она медленно и очень осторожно погладила его по волосам.

Он хотел поцеловать ее,

— Ты должен идти, — сказала она, — иначе ты придешь слишком поздно.

— Я зайду за тобой в восемь часов.

— Не надо.

— Но я хочу, — сказал он, — обязательно.

Прежде чем открыть дверь, он неожиданно обернулся:

— Пожалуйста, не забывай меня.

И снова эта необъяснимая улыбка. Она тряхнула головой, тряхнула еще и еще, и все еще улыбалась, после того, как дверь за ним закрылась на замок.

Три часа спустя он снова подошел к ее двери. Он уже хотел позвонить, но вдруг увидел сломанный звонок.

Из квартиры вышла женщина, осмотрела его, предъявила свое удостоверение.

— Военная полиция. Кто вы и что вам здесь надо?

— Я офицер-ординарец майора. А что вы здесь делаете?

— Майор мертв. Предъявите, пожалуйста, ваше служебное удостоверение.

Прошло некоторое время, пока он отдал документы.

— В порядке. Пройдемте со мной.

В гостиной двое мужчин занимались, по-видимому, консервацией следов преступления.

— Это коллеги из службы консервации улик, — сказала женщина. И хотя он не проронил еще ни слова, она догадалась, что с ним происходит, и поэтому не стала придерживаться инструкций.

— Хотите знать, что случилось? — Ее голос звучал уже не так холодно. — Примерно в полседьмого раздался звонок майора. Она очень спокойно сообщила нам, что покончит с собой и звонит нам для того, чтобы мы самое позднее в полвосьмого увезли ее труп. Она сказала еще, что было бы очень хорошо, если бы мы не опоздали. Потом она положила трубку и не отвечала на наши звонки. Мы сразу же приехали сюда, взломали дверь, но она была уже мертва. Все указывает на самоубийство, обдуманное, запланированное самоубийство. Она вынула из сумки письмо.

— Мы нашли это письмо — оно адресовано вам.

Письмо было запечатано.

Он не хотел его читать, не здесь и не сейчас, но он должен его прочитать, они его не открывали.

В конверте лежал только один лист с тремя строчками:

«Я не ответила на один твой вопрос. „Элгоманза“ означает „Звезда с закрытыми от слез глазами“.»

(Перевод с нем. Е.Чахмахова)

Мир сходит с ума — а люди пытаются найти причину безумия в самом человеке. Иногда это конкретный маленький человек. Возможно, что всего лишь несколько месяцев назад я бы думал точно так же о существовании смертельно опасного помешательства — но сейчас я так не думаю.

Я не могу думать так из-за того, что случилось со мной совсем недавно. Я работал в Парамаунте, в Южной Калифорнии. Чаще всего я приходил в студию в десять утра, а уходил без пятнадцати шесть, но в тот вечер — в среду 18 июня — я слегка задержался.

Я вышел через центральный холл и поспешил через дорогу к гаражу. Вход в гараж походил на глубокую арку. В глубине ее было совершенно темно, и я наткнулся на человека, который то ли стоял в этой арке, то ли шел к выходу. Впрочем, не было похоже на то, что он просто стоял в темноте. У меня возникло впечатление, что он шел к выходу.