Андрей Валентинов - Аргентина. Крабат

Теперь пели оба, два шепота слились в единый голос, негромкий, но сильный:

Замолчали, поглядели друг на друга. Брат на брата…

– У тебя здесь можно курить?

– Тебе – можно.

Плеск воды, негромкий щелчок зажигалки…

– Ты скажешь, что я сам виноват, брат, по вору и мука. Не стану оправдываться, я просто ошибся, и не я один. Национал-социализм – он очень разный. Мы здесь, в Берлине, поддерживали Отто Штрассера, а Ефрейтора считали самовлюбленным мелким буржуйчиком, которого надо выкинуть из партии. Теперь Штрассер мертв, а мне и моим друзьям приходится молчать. Но – поглядим. Ефрейтор зарвался, пошел походом против всей Европы, как бы шею ему не свернули… Ну, а мы, если что, слегка поможем.

Снова плеск воды, негромкий стук – стекло ударило о столешницу.

– А пока надо просто выжить. Мне верят, числят «старым бойцом», я ведь в партии с 1927-го. И со службой повезло, таких, как я, никто из чужих не проверяет, а свои – они и есть свои. Но недавно у нас появился новый босс. Кличка – Козел [54] Его и хуже называли. , задница шире плеч, голос, как у скопца из Ватикана, но, понятно, истинный ариец. Очень опасный человек! Знал бы заранее, попросился бы в криминальную полицию, там спокойнее. Козел – он не просто Козел, он с идеями…

Молчание, резкий щелчок зажигалки. Еще раз, еще…

– Не иначе, кто-то поминает. Знаешь эту примету, Отомар? Если сигарета гаснет… Ты в нашей кухне не разбираешься, поэтому кое-что объясню. Почему наши бонзы, начиная с Ефрейтора, так часто орут о единстве, хоть «германском», хоть каком? Да потому что наверху у нас никакого единства нет, раздрай, как в банке с пауками. Каждый, у кого есть хоть кусочек власти, рвется проводить собственную политику, чтобы всех прочих перегнать и обставить. Судеты – это Геббельс, его идея. Пообещал, бычок недокастрированный, что без войны обойдется. Мирное немецкое восстание – и Европа перед фактом. Чем кончилось, сам видишь. Опасная он сволочь, Колченогий! Всех в беду втравил. То ли дело наша служба. Мы Австрией занимались. Всего полгода работы, а результат? Вот сейчас проголосуют – и в дамки, вводи войска! Проголосуют, не беспокойся. Главное, не что в урну кидают, а кто это подсчитывает.

Легкий стук, шелест бумаги, снова стук.

– Вот… Красивая афиша, сам бы сходил про марсиан послушать. «Доктор Эшке, знаменитый филолог-германист»… И до него добрались. У Козла, нашего нового босса, тоже своя политика. Дело в том, что Ефрейтор всерьез поверил, будто в Судетах и Тешине чехи используют какое-то сверхоружие. Инопланетное ли, другое какое – не важно. Кстати, по сведениям нашей агентуры, неизвестные нам технологии действительно существуют.

Снова щелкает зажигалка.

– Точно поминают, знать бы кто… Итак, Козел решил это оружие найти – и представить по начальству. Он думает, что болтовня про марсиан – умелое прикрытие. Кто принимает фантастов всерьез? Ездит себе по Германии доктор Эшке, сказки рассказывает. Для чего, спросишь? Ну, к примеру, для деморализации подданных Рейха. С одной стороны, его лекции, а с другой – слухи, будто в Судетах нашу колонну неведомо чем в лепешку расплющило. Нет, это не я дурак, с Козла спрашивать надо. Инопланетян мы пока отправить в подвал для допроса не можем, поэтому занялись теми, кто с ними знается. После применения соответствующих методов они расскажут и про Марс, и про Венеру, и про Альфу Центавра. А не выйдет с новым оружием, можно будет оформить раскрытие заговора. Ефрейтору это понравится. Он ведь считает, что Земля – полая, мы живем на внутренней поверхности, а в центре – свечка горит. Поэтому инопланетян не существует по определению, как и сорбов.

Плеск воды, легкий стук. Ладонь бьет по дереву.

– А теперь о том, как тебе, Отомар, унести отсюда ноги. Времени мало, дня через два никаких тайн уже не будет. Твои фотографии разошлют всем пограничным постам, а по Рейху пустят частый гребень. Условий у меня два. Ты действуешь точно по плану, иначе погорим мы оба. Это первое. И второе – надо вывезти из Германии еще одного человека…

Башня Хинтерштойсеру очень понравилась – ни дать ни взять дедушкины часы с маятником, что стоят в гостиной. Там тоже башенка – ровный серый квадрат, хитро изогнутая крыша, острый шпиль. И циферблат похож: темный, с вызолоченными римскими цифрами и тяжелой стрелкой-булавой. Только и разницы, что в Часовой башне славного города Берна внизу, как раз посередине, прорезана арка.

11.53. Андреас сверился со своими наручными, кивнул довольный. «Helvetia»! Пусть не из самых известных, а идут хорошо. Их тоже дед подарил – на шестнадцатилетие. До сих пор – минута в минуту. И падал с ними, и в речке купался…

«Helvetia», кстати, и есть «Швейцария». Даже приятно!

Башня понравилась, а вот улица – не очень. Хинтерштойсеру были не по душе дома выше двух этажей. А здесь не просто много, но над ними, под самой крышей – козырек, да такой, что хочется на другую сторону улицы перейти. Но и там он же, причем на каждом здании. Так и кажется, будто попал в ущелье, козырьки – ледяные, а солнышко греет, лед нестойкий, весенний…

И не убежать. Курц высказался ясно и точно: Часовая башня, она же Цитглогге, западный фасад, с 11.30 до 12.00. А если ничего не произойдет, ждать до результата. Кого ждать – или чего – не просветил.

Андреас вновь хотел сверить часы, но вдруг услыхал, как где-то совсем неподалеку подал голос петух.

– Кикерики!.. [55] Петух кричит, естественно, по-немецки.

А вдогон, чтоб веселее было: «бом! бом!»

Можно даже не смотреть – 11.56. Это здесь, у западного фасада, часы самые обычные, как у деда в гостиной. А если нырнуть под арку и поглядеть на башню с другой стороны, так там, справа от циферблата, сейчас целое представление начинается. Кукольный театр, чудо средневековой механики. Петух орет, шут лупит в колокол, а после медведи с рыцарями в пляс пойдут. Потому и велел Тони ждать именно тут, чтобы среди туристов не потеряться.

– Бом-м-м!..

Полдень!

– Я уже здесь!

Курц!

– Точно никого не было? Ты никуда не уходил?

Хинтерштойсер поглядел грустно, и Тони решил не усугублять. Достал из пиджачного кармана примятый желтый бланк, поднял повыше.

– Я с главного почтамта. Догадайся, кто телеграмму прислал?

Андреас задумался, но ненадолго.

– Если не герр обер-фельдфебель, то… Кто-то из наших? Тогда Генрих Харрер, некому больше. Мы же только ему сообщили, куда собираемся.