Морье Дю - Паразиты

Она попробовала представить Фриду кем-то вроде Труды, кто так же присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. "Должно быть это предрассудки, - говорила она себе, - если я не возражаю против того, что позволяет себе Мария; то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?"

Квартира была очень неопрятной. Повсюду валялись исписанные нотами листы бумаги, открытые книги, в углах - наспех снятая обувь. Возможно, все дело в обуви... Папа, который некогда так гневался на Фриду, теперь казался совершенно спокойным. Он полулежал в кресле и, ковыряя золотой зубочисткой в дупле зуба, обсуждал с Фридой ее планы.

- Займись им, - сказал он, помахивая рукой, - покажи ему мир. Пусть повыступает во всех европейских столицах, как его мать до него и закончит Америкой. Я даю свое разрешение.

Селия смотрела, как Фрида роняет на пол пепел. На столе стояла пепельница, но она ею не пользовалась. Вместо пепла в пепельнице лежал пучок аспарагуса с обкусанными кончиками.

- Найэл не хочет путешествовать, - сказала Фрида. - У него нет честолюбия.

- Нет честолюбия? Не желает путешествовать? Что же он любит?

- Он любит поесть.

Селия подумала, что ответ Фриды объясняет и кончики аспарагуса, и коробки из под шоколада. Когда вернемся домой, надо не забыть рассказать Труде.

- А чем он любит заниматься? - спросил Папа, проявляя явное любопытство.

Но Фрида только пожала плечами. И вставила в мундштук новую сигарету.

- Он читает, - сказала она, - и спит. Он спит часами.

- Но весь этот успех? этот eclat*? - сказал Папа, - он не вскружил ему голову, не избаловал?

- Не думаю, чтобы он догадывался обо всем этом, - ответила Фрида.

- Совсем как его мать, - сказал Папа. - Ей было все равно.

- Но она не щадила себя, - возразила Фрида. - Она работала. Одному Богу известно, как она работала. У нее были упорство и тяга к работе. У Найэла нет ни того, ни другого. Ему просто все равно.

Папа покачал головой и свистнул.

- Это плохо, - сказал он. - Все дело в его французской крови.

Селия вспомнила голубую венку на руке Найэла и подумала французская она или нет. Затем посмотрела на свои собственные руки, широкие и квадратные, как у Папы. Вены на них видны не были.

- Мария труженица, - сказал Папа. - Но Мария девушка. И ни капли лени. На следующей неделе у нее снова начинаются репетиции. Вся в отца. Слава Богу, в Марии нет ничего французского.

Селию очень занимал вопрос, а нет ли во Фриде чего-нибудь французского. Она владеет двумя языками, а живет во Франции. Иногда Папа бывает таким бестактным.

- Интересно, приехала она или нет, - сказала Селия, желая сменить тему разговора. - Поезд должен был прибыть час назад.

- Найэл сказал, что отвезет ее прямо в гостиницу, - заметила Фрида. - Я предлагаю вам поехать и посмотреть, там она или нет. Найэл может приехать с минуты на минуту, чтобы переодеться.

Все же очень похоже на Труду, решила Селия. Фрида знает, когда Найэл приедет переодеться. Интересно, она ему стирает, считает его рубашки? Вот-вот она назовет его "мой мальчик".

В гостиницу Папа и Селия отправились на такси.

- Интересно, как у них идут дела, - в голосе Папы звучало любопытство. - Я имею в виду этот странный союз... Найэл и забавная старушка Фрида. Завтра я должен пригласить ее на ленч и все выяснить.

- Ах, Папа, не надо! - ужаснулась Селия.

- А почему бы и нет, дорогая?

- Подумай, в какое неловкое положение ты поставишь Найэла, - ответила Селия.

- Не вижу ничего неловкого, - сказал Папа. - Такие вещи очень важны с медицинской точки зрения. Я смотрю на Фриду как смотрел бы на преподавателя Оксфорда, Кембриджа или Гейдельберга*. Она знает свое дело.

И он принялся вспоминать годы знакомства с Фридой, дойдя до тысяча девятьсот двенадцатого, тысяча девятьсот девятого.

Когда они прибыли в гостиницу, портье сообщил им, что мисс Делейни приехала, распаковала вещи и ушла, не сказав куда. Ушла полчаса назад. Джентльмен тоже ушел. Наверху в номере-люкс - Папа путешествовал лишь в тех случаях, когда ему удавалось снять номер-люкс - они обнаружили полнейший беспорядок. Все кровати измяты и на них - вещи Марии. Полотенца раскиданы, тальк просыпан.

- Отвратительно, - сказал Папа. - Совсем как австрийская горничная. Селия стала лихорадочно приводить комнату в порядок. Мария уже не была вся в отца.

- Они, к тому же, и пили, - сказал Папа, обследуя стакан для полосканья рта. - Судя по запаху, коньяк. Никогда не подозревал, что моя дочь пьет.

- Она не пьет, - возразила Селия, поправляя Папину постель. - Только оранжад. Иногда после премьеры выпьет шампанского.

- Тогда это, должно быть, Найэл, - сказал Папа. - Некто (и кто, как не Найэл) наливал коньяк в мой стакан для полосканья. Я покажу Фриде. Фрида несет ответственность.

И он до краев налил себе коньяка в свой стакан для полосканья.

- Выйди пока я переоденусь, дорогая, - сказал Папа. - Если Мария намерена превратить наш номер в публичный дом, то она ответит за это, когда вернется. Я положу конец ее выступлениям в роли Мари Роз. Впрочем, я пошлю Барри телеграмму.

Он стал искать в шкафу свой вечерний костюм, швыряя на пол все, что попадалось под руку.

Селия пошла к себе переодеться. К подушке была приколота записка "Увидимся в кабаре. Мы обедаем в городе". Ящик туалетного столика Селии был выдвинут, из него исчезла ее вечерняя сумочка. Наверное, Мария забыла привезти свою и поэтому взяла сумочку Селии. Заодно она взяла и серьги. Новые, те, что Папа купил Селии в Милане. Селия начала переодеваться с тяжелым сердцем. Она чувствовала, что вечер не сулит ничего хорошего...

Найэл и Мария сидели бок о бок на речном трамвайчике, который плыл к Сен Клу. Париж, прекрасная призрачная дымка, остался позади. Они сидели на верхней палубе и ели вишни, бросая косточки на головы пассажиров. Поверх вечернего платья Мария накинула пиджак Найэла из верблюжей шерсти. Платье было зеленого цвета и яшмовые серьги Селии безупречно подходили к нему.

- Дело в том, - сказала Мария, - что мы должны никогда не расставаться.

- Мы никогда и не расставались, - сказал Найэл.

- А сейчас? - спросила Мария. - Ты в Париже, я в Лондоне. Это ужасно. Для меня это невыносимо. Именно поэтому я так несчастна.

- Разве ты несчастна?

- Очень.

Она выплюнула вишневую косточку на лысину пожилого француза. Тот посмотрел наверх, готовый разразиться проклятиями, но, увидев Марию, улыбнулся и поклонился ей. Затем он огляделся в поисках лестницы на верхнюю палубу.

- Я так одинока, - сказала Мария. - Меня никто не смешит.

- Через несколько недель тебе будет не до смеха, - заметил Найэл. - У тебя начнутся репетиции.

Пароходик, пыхтя, плыл по извилистой реке, обрамленной погруженными в тень деревьями. На набережные опустились сумерки. В воздухе витали шумы и запахи Парижа.