Морье Дю - Паразиты

- Общественные связи?

- Нет, личные. Больше ни о чем меня не спрашивай. Надень.

Как приятно получать подарки. Почему она как ребенок сама не своя до подарков?

- Ну как?

- Отлично.

- И к телу очень приятно. Я назову его "Страсть под вязами"*.

Такси найти не удалось. Они были вынуждены возвращаться на квартиру Марии почти ощупью, прокладывая себе путь в тумане, прислушиваясь к тяжелому дыханию поезда где-то высоко под небом.

- Дело в том...

- Дело в чем?

- Дело в том, что вместо того, чтобы привозить мне "Страсть под вязами", следовало привезти гору еды в банках. Но тебе это, конечно, не пришло в голову.

- А какой еды?

- Ну... ветчины, языков, цыплят в лаванде.

- А вот и привез. У швейцара в вестибюле я оставил огромный пакет со всякой всячиной. Скоро увидишь. Цыплят, правда, нет. Но есть сосиски.

- Ах, ну тогда...

В квартире, расхаживая между спальней и кухней, она разговаривала то с Найэлом, то с закипающим чайником.

- Только посмей перелиться через край. Я за тобой слежу... Найэл, зачем ты роешься в комоде? Оставь его в покое.

- Хочу найти еще одно шерстяное одеяло. Что там лежит у тебя под гладильной доской завернутое в плед?

- Не трогай... хотя, нет. Бери. Но не пролей коньяк на подол.

- Коньяка у меня нет. А жаль. В квартире ледяной холод. У меня стучат зубы.

- Тебе это не повредит. Ты слишком привык к горячим батареям... Ну вот, потеряла консервный нож. Найэл, что это на тебе? Ты похож на негритянского менестреля.

- Это моя американская пижама. "Страсть под кизилом", нравится?

- Нет. Какие отвратительные темно-каштановые полосы... Сними ее. Надень...

- Можно и...

Над крышей прогрохотал еще один поезд. Куда? Откуда? Лучше поскорее налить грелку.

- Найэл, ты хочешь есть?

- Нет.

- А захочешь?

- Да. Не беспокойся. Если захочу, открою банку сосисок рожком для обуви. Между прочим, что такое бомбейская утка?

- Общее купе в спальном вагоне. Неужели ты забыл?

- Ах, да, конечно. Но какое отношение это имеет к нам? Сегодня ночью?

- Никакого. Просто мне надо было отделаться от Полли.

Приятное тепло чашки обжигающего чая, потом грелка в ногах. Приятная тишина - ни скорых поездов, ни хлопающих дверей и окон; лишь тиканье часов на прикроватном столике, светящиеся в темноте стрелки показывают десять минут первого.

- Найэл?

- Что?

- Ты читал в вечерней газете заметку про то, как умирающая жена одного старого полковника Нозворта попросила сыграть на ее похоронах "Ты действуешь мне на нервы"?

- Нет.

- Какая хорошая мысль. Я вот все думаю, кто бы это действовал ей на нервы.

- Думаю, старик Нозворти. Мария, как ты думаешь, чем нам заняться?

- Не знаю. Но чем бы мы не занялись, это будет восхитительно.

- Тогда перестань разговаривать...

В холле, в Фартингз кто-то ударил в гонг. Мария открыла глаза и села, вся дрожа. Она протянула руку к пробке, и остывшая вода с рокотом и бульканьем устремилась в сток за окном. Мария сильно опаздывала к воскресному ужину.

Глава 21

Селия закрыла за собой дверь детской. Все правильно, сказала она себе, все, о чем мы говорили днем: они другие, не такие, какими мы были в их возрасте. Наш мир был миром воображения. Их мир - мир реальности. Они все видят в истинном свете. Для современного ребенка кресло - всегда кресло, а не корабль, не необитаемый остров. Узоры на стене - всего лишь узоры; не образы, чьи лица изменяются с наступлением сумерек. Игра в шашки или фишки не более чем состязание в мастерстве и везении, как бридж для взрослого. Для нас фишки были солдатами, безжалостными и злыми, а король с короной на голове - надменным властелином, который с пугающей силой перепрыгивал с квадрата на квадрат. К сожалению, современные дети лишены воображения. Они милы, у них беззаботные, честные глаза, но в их жизни нет волшебства, нет очарования. Очарование ушло и едва ли вернется...

- Дети укрыты, мисс Селия?

- Да, Полли. Извините, что я не поднялась и не выкупала их.

- Ах, с этим все в порядке. Я слышала, как вы разговариваете в гостиной и подумала, что вам надо многое обсудить. Миссис Уиндэм выглядит усталой, вам не кажется?

- Это все Лондон, Полли. И дождливый день. Да и пьеса, в которой она играет, не пользуется успехом.

- Наверное, так. Какая жалость, что она мало отдыхает и не приезжает сюда на более длительное время, чтобы побыть с мистером Уиндэмом и детьми.

- Для актрисы это не так просто, Полли. Кроме того, длительный отдых не для нее.

- Дети так мало ее видят. Папочке Кэролайн пишет два раза в неделю, а мамочке никогда. Порой мне трудно удержаться от мысли...

- Да... ну мне пора идти, чтобы привести себя в порядок, Полли. Увидимся за ужином.

Никаких доверительных признаний от Полли по поводу Марии. Никаких признаний по поводу Чарльза или детей. Слишком много романов ей пришлось распутывать и улаживать. Хуже всего было с ночной сиделкой-ирландкой, которая жила у них последние несколько месяцев перед смертью Папы. Бесконечные письма от женатого мужчины. Всегда поток чьих-то слез.

Постоянно сопереживать чужому горю, решила Селия, значит не жить для других, а смотреть на жизнь их глазами. Поступая именно так, она избавила себя от лишних переживаний. По крайней мере, ей так казалось. Селия вымыла руки в спальне Кэролайн, которую предоставили в ее распоряжение. Вода была холодной. Мария забрала всю горячую воду для своей ванны; до сих пор слышался отдаленный шум текущей воды... Вот к примеру романы. Если бы Селия когда-нибудь завела роман, он, без сомнения, ей быстро бы опостылел или с самого начала был обречен на неудачу. Она оказалась бы одной из тех женщин, которых бросают мужчины. "Вы слышали про бедняжку Селию? Этот мерзавец..." Он покинул бы ее ради чьей-то жены. Или, как в случае с сиделкой-ирландкой, ее возлюбленный сам был бы женат, да еще и католик, а католикам развод запрещен. И вот из месяца в месяц, из года в год - тягостные встречи на скамейке в Риджес-Парке.

- Но что же нам делать?

- Мы ничего не можем сделать. Мод и слышать не хочет о разводе. Мод жила бы вечно. Мод никогда бы не умерла. А Селия и ее возлюбленный так и сидели бы в Ридженс-Парке, ведя беседы о детях Мод. Всего этого она избежала, что само по себе огромное утешение. К тому же, оглядываясь назад, следует признать, что и времени на подобные увлечения все равно не было. В последние годы жизни Папа был совершенно беспомощен и нуждался в постоянном уходе. Не было времени ни на рисунки, ни на рассказы. К немалому гневу мистера Харрисона и его фирмы.

- Вы понимаете, что если не сделаете их сейчас, то не сделаете никогда? - сказал мистер Харрисон.

- Я сделаю, обещаю вам. На следующей неделе... в следующем месяце... в следующем году.

Со временем они устали от нее. Она не выполняла своих обещаний. В конце концов, она всего-навсего начинающий художник. Тот неуловимый дар, который произвел такое впечатление на мистера Харрисона и всех остальных, и который она унаследовала от Мамы, должен зачахнуть, умереть. Конечно же, было гораздо важнее сделать человека счастливым - делать так, чтобы Папа, беспомощно лежавший на кровати, имел возможность видеть ее собственными глазами и время от времени говорить ей: "Моя дорогая, моя дорогая" и служить ему пусть слабым, но все-таки утешением - чем сидеть в одиночестве, сочиняя рассказы, делая рисунки, создавая людей, которые никогда не существовали. Совместить то и другое было невозможно. В том-то и суть. Забирая Папу из больницы, она знала об этом. Либо на все те годы, что ему осталось прожить, целиком посвятить себя заботам о нем либо бросить его, заняться собой и лелеять свой талант. Она стояла перед выбором. И выбрала Папу.