Татьяна Гаврилова - Другая жизнь

– Я училась в гимназии, на другом конце города, где мы жили. Теперь надо переходить в другую школу. Очень далеко ехать до старой… Но что-то не сложилось, и у меня есть пара дней каникул, пока предки улаживают мои дела. Да и свои тоже… – улыбнулась она грустно.

Она подумала о том, что уже две ночи ее не было дома и наверно ее ищут, а может ее портреты развешены во всех отделениях милиции, а ориентировки розданы милиционерам.

Да, ей никак нельзя попадаться им на глаза, а еще нельзя проходить мимо всяких досок с вывеской «Разыскиваются!».

– Что молчишь? Не слышишь? Я тебя спросил…

И тут в дверь постучали. Макс пошел открывать, а она отошла от стола и присела на ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж, готовая уйти сразу же, как только Макс начнет разговор с заказчиком.

Круглолицый коренастый дяденька с одышкой и внушительным пузиком долго расшаркивался в прихожей, спрашивая туда ли он пришел, это ли Максим, выказывая восхищение работами, которые он видел у друзей, и пристраивая свой портфель рядом со стулом, на который ему указал хозяин.

– Я пойду? – почти неслышно, больше глазами спросила Лена Макса.

– Хлеба купи, – ответил он и полностью потерял к ней интерес.

×××××

Лена старалась как можно дольше не уходить в этот солнечный осенний холод. Она вдумчиво искала туфли, надевала свитер, куртку, пристраивала шапку. И все-таки вышла и, как вчера, пошла в сторону серого дома.

Да, хлеб! Это был шанс вернуться и может даже снова переночевать. Одиннадцать утра. Впереди целый день, ненаполненный ничем. Было понятно, что назад она не может появиться раньше, чем через три-четыре часа. А то и пять. Она обошла серый дом и решила все-таки вернуться к мастерской Макса, чтобы обследовать окрестности. Пока Макс занят, пока ребята учатся, пока еще она никому не знакома, а потому на нее никто не будет обращать внимания, надо понять, есть ли возможность ночевки поблизости. Даже если она еще раз или два переночует у Макса, то все равно когда-то надо будет уйти. О том, чтобы вернуться домой, она не думала. Она как-то потеряла чувство дома. То ли освободилась от давления матери и необходимости выпендриваться перед друзьями, доказывая всем (да и себе тоже) какая она необыкновенная, то ли отдыхала от ежедневных распрей. Но среди этих, почти незнакомых людей, она вдруг почувствовала себя свободнее и комфортней. Она не задумывалась, как она выглядит и как надо улыбнуться и повернуть голову, чтобы оценили другие, больше того, она даже не смотрелась в зеркало каждые полчаса, как это делала в той, другой жизни. Она стала спокойнее и естественней, как будто бы вернулась назад, к себе, хотя вряд ли осознавала это. Просто, ища место для ночлега, она даже не держала в голове возвращение домой, как опцию.

Когда она дошла до точки, где обрывались заборы, после которой они с ребятами оказались в большом прямоугольном дворе с пятиэтажкой и красным зданием школы, она пошла по направлению от мастерской и увидела вчерашний магазин «Продукты». Он единственный в этом районе выглядел центром притяжения людей, а все остальное вокруг было как будто нарисованным, абсолютно безлюдным, бездвижным и слегка неуместным. «Да, странный район.» – подумалось ей.

Лена шла мимо домов, разок покачалась на качелях детской площадки, пару раз присаживалась на лавочки около подъездов, благо в это холодное время старушек-пенсионерок на них не было.

Как ее не любили бабки ее родного подъезда! Когда она проходила, то казалось, что они шипели и плевали ей в след. Выражение их лиц показывало полное осуждение, а мысль, которая читалась, глядя в эти лица, была только одна – «мы такими не были». Лену совершенно не трогало то, что говорили и думали о ней противные бабки. Ей было безразлично их мнение, когда бы она не проходила мимо них. Но сейчас она не хотела лишних расспросов, потому что была уверена – на ее поиски поднята вся полиция. Может быть даже ее фото есть в газете?

Она подошла к киоску. В маленькое окошечко невозможно было увидеть даже названий газет, не то, что заголовки или фотографии. Все стекло ларька было увешено открытками, новыми глянцевыми журналами, заколками, фигурками и какими-то предметами грошовой стоимости и непонятного предназначения.

Она отошла в сторону, решив подождать кого-то, кто купит прессу.

Холодно. Как же холодно в это время года. Она раньше совершенно не замечала осени. Зима врывалась в ее жизнь криками матери о необходимости тепло одеваться. А вот осень означала только появление шапки для вечернего гуляния. Ну что шапка – вышел на улицу, сунул в сумку и забыл.

Холодно. Пустынно. Одиноко.

Прохожий подошел к окошку и купил газету. Она практически встала на цыпочки… Ее фотографии на первой странице не было… и на последней тоже. Наверно можно расслабиться. Она стала ходить между домами, разыскивая место для ночлега. На ее счастье подъезды были открыты. Ни кодов тебе, ни домофонов, ни приставучих консъержек и видеокамер над козырьком. Она заглядывала в каждый из них по очереди, выискивая пристанище хотя бы на одну ночь. Было понятно, что переночевать можно в любом. И она успокоилась.

Время тянулось катастрофически медленно. А еще хотелось есть, и она направилась в магазин. Если встретит своих, скажет что за хлебом, если нет, то нужно купить булку и сразу съесть.

Она купила булочку и постаралась задержаться в теплом помещении дольше, рассматривая витрины и отщипывая по кусочку, чтобы незаметно сунуть в рот. Отогревшись и доев все до крошки, Лена все равно осталась стоять у витрин. Хотя бы пару часов продержаться, хотя бы час.

Что можно сказать о родителях, которые ищут своего ребенка? Они убиты горем? Наверно, нет. Они полны надеждой? Тоже нет. Они умирают от страха?

Если соединить это все вместе, то и получится состояние, близкое к тому, что Ирина Андреевна и Игорь испытывали в эти дни. Убитые горем родители были полны надежд, со страхом ожидая, что с их ребенком произошло непоправимое.

После ужасного понедельника Игорь нашел в себе силы выйти на работу. Они с женой не хотели, чтобы информация просочилась в прессу. Не сейчас. Зная предысторию пропажи Лены, зная ее норовистый характер, он считал разумным повременить с вынесением их беды на люди. Но напряжение было такой силы, что каждый телефонный звонок практически подбрасывал его вверх, и рука, тянувшаяся к трубке, замирала, давая время успокоиться сердцебиению и уняться одышке. Впрочем, умом он понимал, что все эти звонки касались только его работы, но когда он поднимал трубку, то сердце стучало, голос срывался, и звонившему казалось будто к телефону спешили издалека.

Поэтому, когда под вечер жена позвонила и сказала, что Лена нашлась, в первую секунду он не поверил.