Изольда Оккервиль - Восставшая против нормы

Медотсек представлял собой облицованное светло-зелеными пластиковыми панелями небольшое помещение, буквально забитое различной аппаратурой. Аппаратура непонятного Эдельвейс назначения с хромированными и пластиковыми поверхностями, гофрированные трубки, кушетка, лабораторный стол, реанимационная капсула, встроенные шкафы с инструментами занимали все пространство медотсека.

В подобных помещениях у Эдельвейс всегда слабели от страха ноги. Скрестив руки на груди, она прислонилась спиной к стене, выжидательно глядя на Кронина. Специфический запах лазарета ее нервировал. Несмотря на то, что воздух усиленно стерилизовали во избежание специфических, «больничных» запахов, этот запах был неистребим. Страшные воспоминания нахлынули на нее при первом же вздохе, сердце забилось в груди так, как не билось во время самого напряженного поединка.

Доктор… Эдельвейс узнала его сразу. А он ее не узнал. Каждый раз, когда она его видела в коридоре, ее так и тянуло спросить: ну, как поживаете, доктор? Но напоминать ему о некоторых событиях не входило в ее планы.

Яркое освещение лазарета позволило ей хорошо рассмотреть Кронина. Он почти не изменился с того времени, когда она его видела в последний раз. Чуть выше среднего роста брюнет со слегка волнистыми волосами. Спортивное телосложение – худощавый, но с широкими плечами. Фигура – выраженный треугольник, что всегда говорит о многолетних занятиях теми видами спорта, где основная нагрузка приходится на руки и плечи. Эдельвейс знала, что отец у него – сын русских эмигрантов. Впрочем, мать тоже.

Кронин случайно столкнул на пол листок бумаги со стола. Эдельвейс присела, чтобы поднять листок. Хрустнули не только коленные, но и левый тазобедренный сустав.

– Это у вас так?… – буквально вскинулся Кронин. Рефлекс хирурга, однако! Но он сразу же заметил, что спина у нее сгибается нормально, и почти успокоился. Вот когда человек приседает, чтобы поднять упавший предмет, с прямой спиной, это повод для хирурга насторожиться.

– Ну, расшатана суставная сумка, – пожала плечами Эдельвейс.

– Это вам врач сказал?

– Нет, в сети прочла. Я ведь уже взрослым человеком растянулась на продольный шпагат и на поперечный. Может, от этого.

– Один мой пациент десять дней лечился по сети… А потом попал ко мне на операционный стол.

– Увы, если бы все болезни можно было бы вылечить по сети, врачи вообще были бы не нужны. Но у меня пока что получается, -вызывающе откликнулась Эдельвейс.

– Ну, естественный отбор еще никто не отменял, -подтвердил Кронин.

Эдельвейс кивнула. То же самое говорил ей и Ингвар… Сговорились они все, что ли?

Она понимала, что врачи скептически относятся к тем, кто лечился по сети, потому, что сеть является для врачей конкурентом, а конкурентов всегда не любят.

Что касается скрипа в суставах… Вспомнилось прошлое… Пустой зал Русского музея. Кроме нее и служительницы – никого. Она не торопясь ходит по залу, рассматривая полотна. Тишина. И в тишине – скрип ее коленей. Так было неудобно… Как ни странно, со временем этот скрип при ходьбе прошел сам по себе и проявлялся разве только во время приседаний, да и то – изредко.

– Слушайте, Кронин, вы не могли бы хоть ненадолго забыть, что вы хирург? – сокрушенно вздохнула она. -Вы же когда- нибудь человека до смерти напугаете! – и Эдельвейс возвела глаза к потолку.

– Не беспокойтесь, камер здесь нет – все-таки врачебная тайна, – сказал Кронин, неправильно истолковав ее взгляд. Он с самого начала заметил, что Эдельвейс украдкой поглядывает на стены и потолок. -Камер нет ни в лазарете, ни в туалете.

Эдельвейс кивнула. Насколько она слышала, в свое время во многих российских медицинских учреждениях дело обстояло с точностью до наоборот: камеры наблюдения устанавливались прямо в кабинетах: доведенные до ручки хамством, вымогательством и некомпетентностью врачей, пациенты, не надеясь добиться справедливости через суд, все чаще брались за оружие. Впрочем, бывало и наоборот: врачи воздействовали на строптивых пациентов кулаками… К счастью, в то время Эдельвейс уже не прибегала к услугам российской медицины.

И вот теперь у нее были нехорошие подозрения насчет причины ее вызова в лазарет… Неужели Кронин все-таки что-то заметил и решил поговорить с ней наедине? Вот только его участия в ее жизни и не хватало! Если он кое-что заметил… Сейчас начнет читать нотации: а вы знаете, что может случиться… а если то… а если это…

Запах лазарета по-прежнему раздражал ее, но если когда-то этот запах вызывал у нее животный страх, то теперь на смену страху пришла ярость. Чтобы Кронин не прочел эту ярость в ее взгляде, Эдельвейс опустила глаза. Мысли опять потекли свободно и увлекли ее так далеко, что она с трудом вернулась к действительности, услышав голос Кронина.

– В общем, у нас возникла одна проблема…

– Так в чем у вас тут проблема? – Эдельвейс обвела взглядом медицинский отсек.

– Да вот проблема заключается в том, что наш запас жидкой валюты практически на нуле…

В первые же дни пребывания в Империи капитан Кеннет столкнулся с проблемой: для успешных переговоров с местными необходимо спиртное. Если бы капитан Кеннет в достаточной степени знал русский язык, чтобы понимать смысл пословицы «За что боролись, на то и напоролись», он бы не отдал в свое время приказа, запрещающего членам экипажа держать на борту спиртное. Но поскольку приказ был отдан и исполнен, спиртного на борту не было, в чем и убедился капитан по прибытии в порт на берегу моря Нево.

А уже в Нижнеклонском порту выяснилось, что решение некоторых задач первостепенной важности в этой части Парадизской Империи совершенно невозможно без спиртного. Традиция! Гражданин Соединенных Штатов Америки, Джон Кеннет не подозревал, насколько живучими могут быть некоторые древние традиции в этой части Империи с преимущественно русскоязычным населением.

По правилам хорошего тона, освященным местными традициями, за некоторые услуги следовало расплачиваться бутылкой. Разумеется, пищевые синтезаторы, установленные практически в каждом имперском доме, могли синтезировать этиловый спирт, но спиртное как жидкость само по себе—ничто, однако спиртное в стеклянной таре, преподнесенное в качестве подарка, служило символом, знаком уважения и признания заслуг. Сама по себе бутылка, как и сам по себе спирт, особой ценности не имели, но, составляя симбиоз, вместе переходили на качественно новый уровень.

Еще в самом начале визита капитан Кеннет имел беседу с имперским инструктором, приставленным к нему администрацией порта.

Рослая женщина габаритами напоминала шкаф средней величины, а выражением лица – каменную статую. В длинном черном бесформенном плаще с капюшоном она более всего напоминала аббатису монастыря.