Владимир Михановский - Зашвырнуть ключи

Хорошо бы купить спутник, где-нибудь на отдаленной орбите, подальше от суеты. Большой спутник, со всеми удобствами, включая причал для ракет-одиночек. И непременно с оранжереей.

Выращивать тюльпаны в невесомости было давнишней мечтой Ива Соича.

Вот и теперь, сидя в крохотной комнате с металлическими стенами, которые непрерывно сотрясались работающими вокруг автоматическими механизмами, погребенный многомильной толщей воды и земли, Ив Соич, улучив свободную минуту, когда на проходке скважины все шло гладко и его никто не беспокоил, отдался излюбленным мечтам.

…Он теперь не государственный чиновник, хотя бы и высокопоставленный. Он удалился от дел и ушел на покой. У него собственный спутник, спутник-люкс, недостижимая мечта для многих…

Все время Ив Соич проводит в своей оранжерее. Его тюльпаны – лучшие в мире. Новые сорта тюльпанов, которые он выводит, неизменно получают золотые медали на всех международных конкурсах тюльпанов.

Но, собственно, почему только тюльпаны?

Он сможет выращивать в своей оранжерее на дальней орбите розы… пионы… гвоздику… Тьфу! Будь ты проклята!

По молчаливому соглашению Рина и Гуго старались не упоминать о письме с гвоздикой.

После первых дней шока, связанного с письмом, настроение Ленца выровнялось. Он смеялся, шутил. Если возвращался рано – рассказывал Рине, как подвигается работа по расщеплению кварков. Правда, в его рассказах Рина ощущала горький привкус непонятного сожаления.

Казалось, даже былая близость вернулась к ним. Но безошибочное чутье любящей женщины подсказывало Рине, что у Гуго появилась важная область внутренней жизни, куда ей, Рине, вход заказан.

Еще одно обстоятельство омрачало жизнь. Гуго никогда не отличался хорошим сном. Теперь же он спал совсем скверно: просыпался ни свет ни заря, осторожно, бочком, тщетно стараясь не разбудить Рину, пробирался к вечно открытому секретеру.

Рина усталу смотрела, как Гуго что-то писал, черкал, комкал листки, мучительно тер лоб, словно пытаясь схватить ускользающую мысль.

К секретеру Рина не подходила. Но однажды случайно наткнулась на скомканный клочок пластика и, повинуясь непреоборимому любопытству, развернула его.

Половина слов была вычеркнута, Гуго, видимо, писал торопливо, но Рина за много лет научилась разбирать его почерк, терпеливо переписывая статьи и заметки Ленца, адресованные в физические журналы всего света.

Она ожидала встретить формулы или соображения по поводу опытов, но смятый пластиковый листок содержал нечто совсем другое… Это были мысли Гуго, вдруг беспорядочно вылившиеся.

Трудно было разобраться, о чем идет речь.

«…Что сделано – то сделано. Сетовать о содеянном – удел слабых. Не претендую на роль сверхчеловека…» Дальше было тщательно зачеркнуто. Все же Рине удалось прочесть:

«Не претендую на роль сверхчеловека, но все-таки не сожалею о той ночи 2 апреля, когда… Быть может, звучит выспренно, но теперь перед самим собой могу сознаться: в ту ночь я понял смысл жизни. Какой ценой – другой вопрос… Она велика, но никакая цена не чрезмерна за прозрение, даже позднее».

Рина медленно опустила руку с разглаженным листком. Второе апреля…

В памяти всплыл вечер, когда она вдруг обнаружила, что Гуго нет дома. Перед глазами встала тяжкая ночь без сна, терраса, окутанная молочными рассветными хлопьями, пронзительная долгая прохлада, заставляющая ежиться… И вдруг – шум возвращающейся машины Гуго, шелковый шелест машущих крыльев…

«Что будет теперь? – продолжала Рина читать каракули Гуго. – Я переродился, но мир, увы, остался прежним. Сознание этого невыносимо…»

«Истина – женщина, на которую трудно посмотреть, не ослепнув», – прочла зачем-то вслух Рина.

– Женщина, – машинально повторила она.

«Что есть истина? И где доказательство, что прав я, а не все остальные физики мира, вообще остальное человечество? Но почему я противопоставляю себя остальным людям? Уверен, у меня найдутся единомышленники. В противном случае мое предприятие было бы совершенно безнадежным…»

– Какое предприятие? Что задумал Гуго? – с тревогой подумала Рина.

«Мысли путаются… Как донести до всех свет истины? Беда в том, что истине не смотрят в глаза – жмурятся, отворачиваются. Нужно заставить людей хоть раз взглянуть на нее, и они ужаснутся…

Я имею в виду, конечно, истину новую. Что же касается старых истин, то они не имеют никакой ценности. От ежедневного употребления они становятся стертыми и захватанными, как медяки. «Губами загублена», – как сказал поэт об истине. Часто я мысленно твержу эти мудрые шесть строк.

Рина перевернула листок.

«Разве не знаменательно, что у меня все получилось наоборот: людей свет новой истины ослепляет. Я же, наоборот, прозрел, а был слеп, как крот, до той ночи».

– Что это за шесть строк, которые твердит Гуго? – подумала Рина. – Может быть, в них содержится какой-то ключ к разгадке непостижимого клубка, в который все запуталось?

Рина достала из укромного уголка стеллажа старинный потрепанный томик, не раз и не два побывавший в руках переплетчика. Гуго любил листать его, если не ладилось с работой.

– Неужели стихи помогают тебе решать дифференциальные уравнения? – спросила однажды Рина, глядя, как Гуго, отодвинув листок с формулами, листает томик стихов, словно математический справочник.

– Знаешь, интеграл и ямб смыкаются, – ответил серьезно Гуго.

Посмотрев томик от корки до корки, она нашла то, что искала:

– Нет, ничего не понимаю, – вздохнула Рина и захлопнула книгу.

Гуго, вернувшегося из Ядерного центра поздно вечером, Рина встретила с улыбкой.

– Что ускоритель? – спросила она, подставляя щеку для поцелуя.

– Трудно, – вздохнул Гуго.

– Так вы не уложитесь в срок?

– Если и уложимся, то в этом будет заслуга только Иманта Ардониса. Он работает как двужильный. – Ленц помолчал и добавил. – И других заставляет работать.

– Ты говоришь таким тоном, словно тебе не нравится работоспособность Иманта, – заметила Рина.

– Давай ужинать, – перевел разговор Гуго.

– Что, ты уже отошел от учения йогов? – улыбнулась жена.

– Йогов? – переспросил Гуго. – Ах, вот ты о чем, – улыбнулся он. – Видишь ли, йоги хороши только в определенных дозах.

– Завтра у меня лекция, – сказал Гуго после ужина, садясь в кресло и закуривая.

– Публичная? – обернулась к нему Рина, занимавшаяся у пульта настройкой лунной программы.

– Да.