Пирс Энтони - Власть пришельцев

— Вот именно — кивнул Генри. — Я думаю, что первый был только прикрытием, зато другой…

— Но вы только что сказали, что кэзо легко обнаружить.

— Да. Но при этом они дерутся, как бешеные. Брюс прыгнул на меня, и если бы я не держал его на мушке…

— Это усложняет дело. Однако нам нельзя терпеть на корабле диверсанта. Почему бы вам не провести поголовную проверку прямо сейчас?

Генри нашёл нужное место в папке, заложил его пальцем и поднял глаза на Битула.

— Разоблачить — значит, убить. Мы это уяснили. А с меня хватит и одного убийства. Я, конечно, мог бы сообщить командующему флотом, но боюсь, что это приведет к резне.

— И все же вы не можете молчать, — настаивал Битул. — Многие звездолеты могут быть выведены из строя, захвачены врагом. Если дело дойдет до схватки…

— Я знаю. Но все же предпочитаю договориться с кэзо, а не драться с ними. Таков приказ. Поэтому мы в походе. Мы должны быть готовы к бою. Но если нам удастся достигнуть соглашения, а впоследствии мира…

О каком мире может идти речь? Люди для кэзо — это враги, подлежащие уничтожению любыми средствами.

Ерунда! Если мы заблуждаемся относительно их подлинных намерений, значит, и они заблуждаются относительно наших. Изоляция рождает подозрение. Мы должны установить контакт между Землей и Кэзо, хотя бы для того, чтобы искоренить это невежество. Битул откинулся на спинку кресла.

— Вы правы. Я, безусловно, ошибался. Но все же необходимо предупредить командующего.

— Нет. Шпионы могут перехватить такое донесение.

— Но представьте себе, что здесь на самом деле есть второй шпион. Может быть, он уже совершил диверсию?

— Поэтому я и не могу позволить себе убить его. По крайней мере, до тех пор, пока не узнаю, что он сделал. А спросить об этом я могу только живого агента.

— О, я уверен, что главный шпион, для которого Брюс служил прикрытием, не станет драться, как камикадзе. Вы же сами исходите из того, что кэзо — разумные существа, а не исчадие ада. Главный шпион должен быть более умным и обладать своим взглядом на происходящие события. Я думаю, что его взгляды мало чем отличаются от ваших. Ну какое же разумное существо не предпочтет почетный мир разрушительной войне?

— Тот, кто не доверяет противнику.

— Разве обязательно, чтобы два вида живых существ были врагами? Враги ли любые два вида в Галактике, строящие звездолеты и обладающие необходимой для этого техникой? Думаю, им хватило бы места в Пространстве.

— Знать друг друга — это первейшее условие мира, — сказал Генри.

Битул вздрогнул.

— И другого пути нет?

Генри раскрыл досье на заложенном месте.

— Уоллес Смит. Две недели назад обращался к врачу с гнилостными грибками на левой руке… Он подцепил их во время увольнения. Ничего страшного, — Генри захлопнул папку. — Вам известно, что это за болезнь?

— Конечно. Причем, по собственному опыту. Единственный способ избавиться от нее — это срезать зараженную кожу. Довольно неприятная операция.

Генри кивнул.

— Значит, Смит вне подозрений. Иначе это выяснилось бы при лечении.

— Слава Богу. Тогда скажите, сколько еще осталось подозреваемых?

— Только один.

— Осмелюсь заявить, вы мне нравитесь, сэр.

— Я же говорил, что хочу знать своих людей. Можете говорить спокойно.

— Вы честный человек и лишь необходимость заставляет вас хитрить. Если бы все люди походили на вас, то не было бы войн. Никаких.

Генри покачал головой.

— Войны порождаются обстоятельствами, а не людьми. Когда приходит приказ, я обязан его выполнить, что бы я о нем ни думал.

— Обстоятельства… Если бы не эта война, я бы сочетался браком.

« Сочетался браком». Не «женился». Теперь Генри был уверен, что он не ошибся. Перед ним был кэзо.

— И я бы женился, — Генри положил обе руки на столик. Руки Битула лежали там же, почти касаясь рук Генри. — Но те же обстоятельства помешали этому. Я слишком долго был в космосе.

Прервав свое стаккато, приемник внезапно ожил:

— Капитан Генри, сигнал двадцать три, — щелчки возобновились.

Не спуская глаз с Битула, Генри взял радиомикрофон.

— Внимание! Замечен флот противника. Объявляю боевую готовность. Мы будем сопровождать флагманский корабль на переговоры. Не исключено, что я буду приглашен на заключение перемирия. Не открывать огня без моего приказа. Или приказа лейтенанта Битула.

— Да, женщины говорят, что с глаз долой — из сердца вон. Но только потому, что сами развратны по сути. Во всем мире люди редко бывают счастливы.

Битул кивнул.

— Раз в четыре года цветут цветы, рожденные морем, и атмосфера наполняется их ароматом. Мы решили пожениться в разгар Цветения, но приказ пришел раньше. Война выше любви.

— Думаю, я старше вас, — сказал Генри. — У меня было время жениться, но жена не могла летать со мной. Однажды я отсутствовал целый год, а когда вернулся, все было кончено. Мой сын жил у ее матери. Думал, что мне удастся жениться снова и заняться его воспитанием, но началась война.

— Она все еще ждет меня. Мы вступаем в брак на всю жизнь.

— Пожалуй, мы сможем извлечь для себя некоторую пользу из нашего положения. Я не женат, а у вас, по крайней мере, есть надежный человек.

— Возможно, — Битул сделал рукой движение, словно ему мешали два пальца. — Капитан, дело обстоит так, что один из нас может не вернуться на свою планету. А может быть — оба. Должен ли межпланетный антагонизм, если война все-таки начнется, отразиться на судьбах отдельных личностей?

— Я не хотел бы этого.

— Если победит Земля… Ее имя Домина, район Смеющейся Устрицы, Западный континент. Скажите ей, что Битул умер с честью.

Генри кивнул. Выполнение столь рискованной миссии не противоречило его жизненным убеждениям.

— А моего сына зовут Дик. Ричард Генри. Ему восемь… нет, уже девять лет. Америка, Нью-Йорк. Я боюсь, что он вырастет дикарем. Его бабушка строга, но все же ему нужен мужчина, пусть даже неблизкий.

— Мы с вами достигли соглашения. Почему бы этого не сделать и нашим командирам? В знак того, что я доверяю нашему договору, его духу и букве, я скажу вам: на «Лиане» нет бомб.

— Я рад этому.

— Война не нужна никому.

— Но мы, земляне, всегда воевали до тех пор, пока это было возможным. Даже наши судьбы были, в сущности, поединками.

— И у нас так же. Но если один корабль без особого труда может уничтожить целую планету, должен же быть предел у безумия.

— Такого рода препятствия никогда не сдерживали человека. Если огневая мощь корабля достаточна, чтобы стереть все живое в пространстве врага лишь одиннадцать раз, а не двенадцать, мы считали себя проигравшими. Что тут может значить разум?

— Благоразумие приравнивается к измене… Даже военные должны понять глупость такого положения. А мы — военные!