Аркадий Стругацкий - Христо-люди

Я не ответил на это. Мне казалось, что это был наиболее безопасный путь. Мы смотрели друг на друга.

- Ты, конечно, сам видел. Если это неправда… - Убедительно продолжал он, но мой отец оборвал его.

- Я сам займусь этим. Мальчик лжет. - И добавил, обращаясь ко мне: - иди в свою комнату.

Я колебался. Я хорошо знал, что это означает, но я знал также, что в таком состоянии отец все равно не будет слушать меня. Я поставил банку и повернулся. Отец пошел за мной, схватив со стола хлыст.

- Это мой хлыст, - отрывисто сказал инспектор.

Отец, казалось, его не слышал. Инспектор встал.

- Я сказал, что это мой хлыст, - повторил он с жесткой, зловещей нотой в голосе.

Отец остановился. Яростным жестом он швырнул хлыст обратно на стол. Поглядев на инспектора, он опять двинулся к двери за мной.

Я не знаю, где была моя мать. Возможно, она тоже боялась отца. Пришла Мери и произнесла несколько утешительных слов, немного поплакала, помогла мне лечь в постель, а потом покормила с ложки супом. При ней я держался храбро, но когда она ушла, слезы потекли на мою подушку. Но не телесная боль вызвала их, а горечь унижения и презрения к самому себе. В слезах я сжимал желтую ленту и клок волос.

- Я не могу выдержать этого, Софи, - рыдал я, - не могу выдержать.

Вечером, успокоившись, я обнаружил, что Розалинде хочется поговорить со мной. Еще некоторые беспокойно спрашивали меня, что случилось. Я рассказал им о Софи. Больше это не было секретом. Я чувствовал, что они шокированы. Я попытался объяснить им, что человек с отклонением - небольшим отклонением, во всяком случае - не чудовище, о котором нам рассказывали. Отклонение не приводит к другим различиям, так, по крайней мере, было у Софи.

Они восприняли это с большим сомнением. То, чему нас учили, противоречило моим утверждениям, хотя они хорошо знали, что я верю в истинность того, о чем говорю. Невозможно лгать, когда обмениваешься мыслями без слов. Они не могли свыкнуться с мыслью о том, что отклонения не обязательно должны быть злыми. В сложившихся обстоятельствах они ничем не могли помочь и утешить меня, но я жалел, когда они один за другим замолчали. Правда, я знал, что они уснули.

Я очень устал, но долго не мог уснуть. Я лежал, представляя себе, как Софи и ее родители бредут на юг через окраины. Я отчаянно надеялся, что они теперь далеко, и мое предательство не повредит им.

Сон мой был полон различных картин. Лица и люди двигались безостановочно, картины менялись. Часто повторялась одна и та же картина: мы стояли во дворе, и отец заносил над Софи нож. Я просыпался от собственного крика и боялся уснуть вновь. Но все-таки уснул и увидел новый сон. Я увидел большой город на берегу моря, его дома и улицы, летающие в небе предметы. Я целый год не видел этого во сне, но город выглядел также как и год назад, и его вид успокоил меня.

Утром заглянула мать, но смотрела она на меня враждебно и неодобрительно. Заботилась обо мне Мери. Она велела, чтобы я не вставал сегодня с постели. Нужно было лежать ничком и не поворачиваться, чтобы моя спина зажила поскорее. Я смиренно принял это указание: действительно было целесообразнее сделать так, как она велела. Так я лежал и размышлял над приготовлением к побегу, как только немного оправлюсь. Будет гораздо лучше, думал я, приобрести лошадь. И я провел большую часть утра, разрабатывая план похищения лошади и бегства в окраины.

В полдень заглянул инспектор. Он принес с собой коробку конфет. Я надеялся разузнать у него, конечно осторожно, что-нибудь о реальном характере окраин. В конце концов, он, как специалист по отклонениям, должен был знать об этом больше других. Но потом я решил, что это будет не слишком умно.

Он мне нравился и был добр, но он выполнял свои обязанности. Вопросы свои он задавал дружески. Жуя конфету, он спросил меня:

- Долго ли ты был знаком с ребенком Вендеров, кстати, как ее зовут?

Я ответил ему, потому что сейчас это уже не было смысла скрывать.

- Давно ли ты знал, что у Софи отклонение?

Я подумал, что правда не ухудшит положения.

- Довольно давно.

- И сколько же времени?

- Думаю, месяцев шесть, - сказал я.

Он поднял брови и серьезно посмотрел на меня.

- Плохо, - сказал он. - Это то, что мы называем укрывательством. Ты ведь знаешь, что это запрещено?

Я отвел глаза. Ерзая в постели, я пытался избежать его пристального взгляда, но вынужден был привыкнуть - болела спина.

- Ее отклонение было не таким, про которое говорят в церкви, - попытался объяснить я ему. - Всего лишь маленький палец на ноге.

Инспектор взял еще одну конфету и протянул мне коробку.

- … И каждая нога должна заканчиваться пятью пальцами, - процитировал он. - Ты помнишь это?

- Да, - подтвердил я с печальным видом.

- Любая часть определения так же важна, как и все остальное, и если ребенок под него не подходит, он не человек, а, следовательно, у него нет души. Он не образ бога, а имитация, ведь в имитации всегда есть какая-нибудь ошибка. Только господь производит совершенство. И хотя отклонения могут выглядеть совсем как мы, они не настоящие люди. Они совсем другие. Когда началось Наказание, было тоже много отклонений, но с ними не боролись. Только потом их поместили в специальное место, но было уже поздно.

Я немного подумал.

- Но Софи совсем не другая. У нее не было никаких отклонений, - сказал я.

- Ты лучше поймешь это, когда станешь старше, но ты знал определенно и должен был понять, что Софи - отклонение. Почему ты не рассказал о ней отцу или мне?

Я рассказал ему о моем сне, в котором отец убивает Софи. Он задумчиво следил за мной. Потом кивнул:

- Понятно. Но за богохульство не убивают, подобно проступкам.

- А что с ними делают?

Он уклонился от ответа и продолжал:

- Мы обязаны включить твое имя в доклад. Хотя твой отец уже принял меры, я не могу оставить это так. Это очень серьезное дело. Дьявол посылает нам отклонения, чтобы ослабить нас и осквернить. Иногда ему удается создать очень удачную имитацию, поэтому мы должны быть очень внимательны к ошибкам, потому что ошибка, хотя быть может маленькая, всегда есть. И о любой ошибке нужно сразу же сообщать. Ты запомнил это на будущее?

Я отвел глаза. Инспектор остается инспектором. Он важная персона, и все же я не верил, что Софи дьявол. Я не мог понять, как очень маленький палец на ноге приводит к такой огромной разнице.

- Софи мой друг, - сказал я, - мой лучший друг.

Инспектор посмотрел на меня, потом покачал головой и вздохнул.

- Верность другу большая добродетель, но есть еще большая верность… Однажды ты поймешь это. Верность чистоте расы… - Он замолчал, так как открылась дверь. Вошел мой отец.

- Их поймали, всех троих, - сказал он инспектору и с отвращением посмотрел на меня.