Юрий Петухов - Чудовище (сборник)

— Я могу только повторить вчерашнее.

— Вот как?! — Сигулий перестал смеяться.

А Даброгез неожиданно для себя обнаружил — его с самого утра не посещали видения прошлого, не было их и сейчас, память молчала. Он даже выпрямился на жестком деревянном сиденье, огляделся по сторонам — как заново все увидал. Но спохватился вовремя.

— Да, так, — сказал уверенно, — решайся!

Изможденный скрючился, лицо исказилось гримасой — словно костью подавился.

— Не слушай его, он лазутчик.

"Знает? — мелькнуло в голове Даброгеза. — Ну и пусть знает!" Ему внезапно все опротивело, даже план собственный показался вздорным.

— Ты думаешь? — промямлил Сигулий. Глаза его были затуманены.

— Палача надо звать! — тверже сказал изможденный.

Сигулий отозвался тут же, привычно хлопнул в ладоши.

— Эй, палач! — выкрикнул он.

Изможденный то ли засмеялся, то ли зашипел — Даброгез не понял. Ему казалось, что все происходит не наяву, во всяком случае, его лично — не касается. Он не шелохнулся, продолжая заниматься своим делом, — нож был тупой, мясо поддавалось плохо.

Черная фигура метнулась из полумрака к столу. Сигулий повел глазами, и палач, ухватив изможденного за ворот, быстро поволок его куда-то. Тот хрипел, сучил тощими костлявыми ногами, но выговорить ничего не мог — горло уже было стиснуто согнутой рукой, лишь черный острый локоть торчал ниже подбородка.

— Еще мнения будут? — тем же тусклым голосом поинтересовался Сигулий.

Лысый с шишкой на лбу побагровел, съежился, уменьшившись в размерах раза в два.

— Лучшего императора Рим не видел и никогда не увидит! срывающимся голоском, глотая слова, проверещал он, глаза бегали — то к Сигулию, то в темноту за колоннами.

Даброгезу хотелось припуститься во весь опор. Да жаль было бегущего подле коня франка. "Вот ведь навязался! Нет… сам навязал себе". Тот совсем взмок, но не жаловался, только закидывал временами голову назад и пучил глаза. Арбалет при каждом шаге бил его по спине, но франк не догадывался подтянуть ремень потуже, а может, просто не замечал ударов. Даброгез умерил ход коня — пусть отдышится свежеиспеченный дружинничек, ведь при его дородности недолго и удар схлопотать.

Вот и рощица. Даброгез с удовлетворением отметил, что дружины не видно ни вблизи, ни издали, даже следов не сыскать. Молодцы! Но он знал, что его давно приметили, теперь ждут. От порыва ветра навстречу посыпалась листва — замелькало, закружило перед глазами. Франк косил на Даброгеза, конь на франка — не доверял незнакомцу. Но центурион молчал, хотя его распирало, тянуло закричать во весь голос: "Все! Наконец-то!!" За последние пятнадцать лет жизни не было в ней момента более счастливого, радостного, открывающего дорогу вперед. Движение, постоянные перемены — это то, что нужно, и никаких остановок!

— Ну как? — вместо приветствия спросил вынырнувший из-за кустов Радагаст.

Он обычно подменял центуриона в его отсутствие. Лицо Радагаста было хмуро, отягощено мыслями. Но Даброгез ничего сейчас не замечал. Он широко улыбнулся, толкнул в спину франка.

— Сделаешь из него воина!

Франк, не столько от толчка, сколько по холуйской натуре своей, рухнул на колени, ткнулся лбом в кочку.

— Хорош, — безразлично произнес Радагаст.

Дружина собралась на поляне, кругом. Даброгеза встретила сдержанным гулом. Бросив поводья в руки франку, тот вышел на середину.

— Что приуныли, други! — крикнул бодро. Может, чересчур бодро.

Ответа на такой вопрос ждать не приходилось. Две сотни глаз пристально смотрели на своего вождя. И Даброгез не спешил, смаковал заранее, как взорвется восторженным ревом тишина после его слов, засияют лица и все придет в движение. Радагаст дернул его за рукав, повел глазами в сторону:

— Отойдем.

— Да погоди ты. — Даброгез отмахнулся. Глаза его лучились, груди не хватало места под панцирем. — Слушайте, други, мы идем на Рим!

Он сделал паузу, застыл. Но тишина ничем не нарушалась.

Даброгез качнул головой, будто не веря себе, — ведь все так ждали этого, сколько было говорено ночами у походных костров. Он возвысил голос:

— Я убедил короля, выступаем через месяц, сразу после сборов войска…

Дружинники молчали. Большинство не смотрело на своего командира — сидели потупившись, кто-то ковырял ножнами землю под собой, кто-то теребил ремни. Было слышно, как воет в рощице ветер.

— Вы что, оглохли?

Из-за спины послышался тихий голос Радагаста:

— Погоди, послушай меня.

Даброгез резко повернулся к помощнику, на лице у него стояла растерянность. Тот впервые видел центуриона таким. Он отвел глаза, но все же тихо проговорил:

— Дружина не пойдет на Рим.

— Что?!

— Ты не ослышался, это так. Мы возвращаемся.

— Куда?! — Даброгез потерял голос, он не говорил, сипел.

— Хватит боен, хватит смертей. Последний из наших ушел с родины восемь лет назад, а первые — все в земле, по всей Империи и за ее пределами.

На Даброгеза нахлынула тихая, но неудержимая ярость. Он рванул фибулу у плеча, плащ соскользнул на землю. Рука на рукояти меча побелела.

— Вы что, пока я там… за моей спиной… — бессвязно вырывалось из горла.

Радагаст смотрел ровно, в серых глазах ничего, кроме усталости, не было.

— А если бы я не вернулся, вы все равно бы ушли, да?!

— Ты вернулся.

— Отвечай! — Даброгез стиснул зубы, загар сошел с лица.

— Нет, ты сам знаешь, не ушли бы, — ответил Радагаст, мы бы перевернули этот городишко. Не ушли бы, пока хоть один из нас оставался в живых. Но ты пришел. Успокойся, поговори сам с дружиной, — на губах Радагаста появилась тень улыбки, — может, она передумала.

Не успели отзвучать последние слова, поднялся шум — дружинники стучали рукоятями мечей, боевых топоров в щиты, кричали, заглушая друг друга. Даброгез понял — они не передумают. Все было настолько неожиданно, что ему показалось — вот так сходят с ума, еще немного, и перед глазами черти запляшут, и разверзнется земля, и с неба ударит огненный дождь, и… кто знает, какие пойдут страсти. Он тяжело опустился на подставленное услужливым франком седло. Бунт! Как просто… бунт можно усмирить, можно. Но не отпустить домой тех, кто столько раз спасал ему жизнь, дороже кого на этом свете так и не приобрел? Да и как он мог их не отпустить?! Кому он мог сейчас что-то приказать?! Разве только франку… Даброгез мучительно переживал. И знал: ничто не поможет — ни уговоры, ни запугивания, ни обещания богатств и власти. Ничто, не тот случай! Но как просто все рушилось, с какой легкостью. Ему вдруг тоже нестерпимо захотелось домой. А куда же еще подаваться, одному, брошенному на чужбине?

Но знал и другое — ничего, кроме зла, раздоров, крови и горя, на родную землю он не принесет. А кому нужны такие подарки? Пожалуй, ему самому только и нужны. Но не там же, нет, да и нужны ли? Переделывать себя поздно. Как им просто — решили — и ушли! А он? Что теперь он скажет королю? Да черт с ним, с этим ничтожеством, встречаться с ним, видно, не придется, кончено. Со всем кончено!