Сергей Палий - Изнанка

Там царила суета. Туда-сюда носились техники и врачи. Половина высокопоставленных реципиентов их Центра валялась с открытыми глазами, а датчики и вся аппаратура словно посходили с ума и показывали такую ахинею, что у специалистов волосы вставали дыбом.

Борис шел по коридору, прижимаясь к стенке и глядя на носки своих туфель, мелькающие внизу. Шел и бубнил под нос:

– Бедные кенгуру, несчастные зверушки. Их безжалостно губят глисты и терроризируют тучи песчаных мух... Не говоря уже о человеке с его первобытными инстинктами... Бедные звери...

Гена крутанул ус и сунул руку в наполовину разобранный, но работающий системный блок.

– Только без фанатизма, – сказал его напарник.

– Согласен, – кивнул Гена и извлек из компьютерного нутра бутылку водки. – Прохладненькая. Кулеры отличные стоят.

– Ага.

Космический центр «Барнаул-3» был одним из очень немногих стратегических объектов, которые уцелели после февральской чистки «каплями» большинства милитаристических узлов планеты. Трудно сказать, почему «черная чума» не тронула этот алтайский бункер – быть может, не посчитала его опасным даже потенциально.

Но факт остается фактом – «Барнаул-3» продолжал работать, и дежурные смены менялись по годами отточенному графику. Не то чтобы кому-то особенно нужно было все это, но метеослужба кое-как фурычила, прогнозы погоды никто не отменял, да и связь «Стикс» требовала исправности на орбитах. Поэтому и сидели за мониторами слежения в нижних техпомещениях центра оператор Гена и инженер по гражданским навигационным системам Толик.

В силу непредвиденных обстоятельств и полного расформирования регулярных вооруженных частей почти месяц назад погоны с них сняли. Вкупе с частью должностной ответственности. И хотя по старой привычке сотрудники «Барнаула-3» все же соблюдали былую субординацию, дисциплинарный уровень упал.

– Ну, дернули...

– Давай.

Напарники совершили подъем переворотом стаканов и, отдуваясь, зачавкали холодной тушенкой, подцепляя соево-жировую суспензию вилками прямо из банки.

Гена потянулся, заложил руки за голову и подвигал усами.

– Слушай, Анатолий Алексеич, – лениво проговорил он. – А что ты думаешь делать через месяц?

Толик напряг живот, давая возможность тушенке и бийской водке получше узнать друг друга.

– Месяц? Ну ты завернул. Откуда я знаю, что будет через месяц?

– Не, ну я имею в виду, если ничего особенного не случится.

– Хм... Тогда... буду здесь работать.

– А через год?

Толик подозрительно покосился на Гену. Поворочал носом и спросил:

– Ты к чему клонишь-то?

– Да ни к чему конкретно. Просидим мы с тобой, Анатолий Алексеич, в этой консервной банке всю жизнь...

– Ну и что? Чего тебе тут не нравится? Плохо, что ль?

– Не то чтобы плохо... – Гена снова шевельнул усами. – Даже хорошо, если приглядеться. Только иногда хочется чего-нибудь такого... знаешь.

– Чего это тебе «такого» приспичило?

– Океан чтобы был. Бунгало на пляже. И яхта. – Гена вздохнул.

Толик удивленно поднял брови:

– Отпуск в мае у тебя? Ну так вот арендуй в военгородке плоскодонку у Игнатьича и по Чумышу поплавай. Глядишь – отпустит.

– Думаешь? – смекая что-то про себя, вопросил Гена.

– Уверен.

– Тогда – по маленькой?

– Но без фанатизма.

– Согласен...

Рука Гены уже почти дотянулась до внутренностей систблока, когда его взгляд упал на верхний монитор, где было выведено спутниковое изображение бывшей Москвы. Ныне все внутреннее пространство овала МКАД было заполнено чернильным пятном «капли».

Гена отдернул руку – что-то его насторожило в контурах экс-столицы.

– Толя, с какого спутника сейчас транслируется эта картинка?

– Чего?.. А-а... Погодь чуток...

Толик нехотя стукнул по клавишам и снова напряг мышцы живота – знакомство тушенки и спиртного грозило обернуться желудочной потасовкой.

– Метеор один дробь сорок восемь, – ответил он, справившись с неприятным спазмом.

– Что-то я не пойму, – проворчал под нос Гена, пододвигая к себе мышку. – А ну-ка дадим увеличение... Один три, к примеру.

Он покликал мышкой и вновь вгляделся в мерцающую картинку.

– А если – один семь?..

Толик, недовольно выпятив нижнюю губу, наблюдал за действиями напарника. Вдруг Гена выпрямился и прильнул к дисплею почти вплотную.

– Глянь! – выцедил он. – Да не сюда! Вот, около Выхино! Контур изменился!

– Ты чего, нализался? – Толик расслабленно отвалился на спинку кресла.

– Сам ты нализался! Есть снимок суточной давности?

– Ну...

– Выводи! И делай сравнительный анализ с текущими данными!

Толик вздохнул и, застучав по клавиатуре, пробормотал:

– То океан ему с яхтой подавай, то померещится хрень какая-нибудь и работать заставляет... Раскрепостился, я смотрю.

– Ну, что там? – нетерпеливо привстал Гена.

На мониторе появились два идентичных изображения. Почти идентичных. Различие наблюдалось в районе «Вешняки». На правой картинке контур «капли» проходил практически точно по границе МКАД, а на левой – немного сдвинулся, будто втянулся внутрь, образовав выщерблину.

Толик повернул голову и очумело посмотрел в висок напарнику.

– Это как же, Генка... Значит, не будет у нас в мае отпуска, что ль?..

Дежурный оператор гражданских навигационных систем Геннадий Дмитриевич Мишин крутил ус и улыбался. Второй рукой он двигал курсор по экрану, выводя одно за другим изображения крупных городов. Нижний, Ростов, Самара, Новосибирск, Владик, Питер, Мурманск... Токио, Сорбонна, Венеция, Аугсбург, Хьюстон...

«Капля» понемногу отступала на всех фронтах.

Плексиглас искажал и без того не слишком симпатичные черты лица. Всеволод лежал в саркофаге, и грудь его изредка приподнималась, еле заметно, на полсантиметра. Но если бы не это движение, можно было бы подумать, что он мертв.

Рысцов смотрел на худое лицо человека, придумавшего – случайно и несвоевременно – формулу, которая перевернула все вокруг вверх тормашками. Смотрел и думал о том, кто же кому расставил границы: мы – эсу или наоборот?

Сначала люди пометили линии, которые стали красными флажками в пространстве снов. Сценаристы прописали – что было, а чего не было. Одним движением пальца, одной мыслью, рожденной в уставшей от бытовухи и бесконечных литров пива голове, кто-то резал картину целого мира так, как ему было сподручно в тот момент. Беспощадно отсекал вероятности, которые могли бы возникнуть. Родиться. Жить. Но их не стало. Существовало очень много других, но, возможно, не появились именно те, которые сумели бы подарить свободу.

И эсу стало тесно на пятачке, обнесенном по периметру флажками. Надоело, что своенравные люди меняют его форму и полосуют по живому крест-накрест, не понимая. Быть может, этому странному организму даже было больно...