Песах Амнуэль - Люди Кода

Людмила переключила канал на Москву, но уже обе российские програмы покинули эфир, а первый Израиль показал застывшую толпу перед Стеной плача, лиц не было видно, но камере каким— то образом удалось передать ощущение ожидаемого ужаса и готовности принять свой жребий.

Мы уходим или возвращаемся? — подумала она.

Она впервые так подумала — «мы». Значит, пора и ей.

Голос Андрея все еще не звучал. Сын не звал ее. Но что-то было… Ощущение, будто стоишь в абсолютно пустой огромной комнате, где уже больше нечего делать и где ничего больше не произойдет. И каждая мысль отражается эхом от стен. И нужно выйти. А дверей нет. Значит — сквозь стену. Лбом. И будет больно.

Вытянув вперед обе руки, будто слепая, Людмила прошла из дикторской в комнату операторов. Дошла до студийного магнитофона, стоявшего в углу, пальцы уперлись в ряд кнопок и сами нашли нужную. Поползла пленка, и голос Андрея сказал:

— Мама… Мамочка…

— Иду, — то ли произнесла вслух, то ли подумала Людмила.

Оглянулась. Ей показалось почему-то, что все люди Кода во всем мире, от Лос-Анджелеса до Новосибирска, смотрят сейчас на нее. Ждут, когда она сделает шаг. Чтобы пойти вслед. Глаза, глаза, глаза…

— Почему я? — подумала она. — Моисей — мужчина…

Это не имело значения.

Последние часы перед Исходом замечательно описаны в десятках книг — как популярных, так и сугубо научных. Честно говоря, я не понимаю, почему этой темы так избегают прозаики (поэты оказались более решительными — я имею в виду "Сад и меч" Стефана Росата и "Не ведая…" Иммануила Ступника). Как видите, я тоже обошел стороной многие чрезвычайно интересные события, происходившие на планете Земля в день Исхода. Касался лишь того, что имело непосредственное отношение к моим героям.

Моим… Это, конечно, фигура речи, не более.

Перечисленные произведения очень любопытны (особенно аналогии Саграбала и Синая, Земли и Египта, Арлафа и Ханаана), но вполне укладываются в концепцию современного постпримитивизма. Поэтому желающие восполнить пробелы в своих знаниях о времени Исхода могут обратиться к изысканиям Шварцкопфа, Модильяни, Юренского и многих других. Я же призываю своих читателей увидеть события глазами людей, оказавшихся вовлеченными, но для роли Моисея вовсе не приспособленных.

Они шли к пониманию сути. Все прочие просто шли. На Родину.

Прежде всего Людмила подумала о том, что люди окажутся совершенно беспомощными. Без машин, квартир, телевизоров, магнитофонов, соковыжималок, кухонных комбайнов и даже без зубной пасты. Каким бы райским местом ни оказалась эта планета, как бы ни стремились сюда сотни миллионов человек, подчиняясь диктату наследственности, по сути здесь пустыня похуже Синая. Древним иудеям нечего было терять, кроме фараоновой неволи. К пустыне и жизненным тяготам они были привычны. А современные люди, евреи и все, кто никогда не помышлял о сродстве с еврейской нацией, а вот, поди ж ты, оказался евреем в каком-то пятидесятом, предками забытом, колене?

Людмиле было бесконечно жаль людей, даже самого последнего гада. Даже соседа по московской квартире Сергея Горохова, который способен был лишь на то, чтобы выпить с утра и обложить матом сначала свою жену, а потом любого, кто попадется. Себя ей жаль почему-то не было. Она вовсе не думала, что здесь ей понадобится квартира (если понадобится, она ее построит) или телевизор (впрочем, если одолеет любопытство, почему не собрать и телевизор?). Собственно говоря, единственным ее желанием сейчас было увидеть Андрея.

Людмила стояла на вершине пологого холма, поросшего низкой травой. Трава была живой и сердитой, ее тонкие стебли не хотели, чтобы по ним ходили, стебли не привыкли к подобному обращению, Людмила их понимала и старалась ступать на проплешины сухой почвы. Чуть ниже начинался настоящий лес, хотя и деревья тоже выглядели непривычно — будто столы, поросшие листьями, вросшие в землю сразу четырьмя кривыми ножками, это был готовый каркас дома, и Людмила подумала, что с деревьми нужно договориться, попросить, чтобы они отрастили еще и стены, и тогда это, действительно, будет дом.

Небо над головой было именно таким, каким она всегда хотела видеть небо: мягкий свет пронизывал светло-серые облака, солнца не было видно, и от такого освещения наступали покой и ясность мысли.

Мгновения перехода Людмила не ощутила. Она была физически и мысленно готова, она ждала, все уходили, ушла и она, тем более, что Андрей позвал ее, и значит, пришло время. Была в студии в Кфар-Хабаде, оказалась на вершине холма здесь, на Саграбале. Название ей никто не говорил, но она знала, что планета называется именно так, хотя и не знала, откуда она это знает, как не знала и того, кто дал планете имя.

Людмила начала спускаться с холма, и ей казалось, что трава сама пригибается перед ней, создавая нечто вроде тропы. Ее приглашали идти, и она шла. Остановилась — ей всегда не нравилось, когда кто-нибудь пытался ее вести. Она хотела сама. Тропинка приглашала, но Людмила повернула и пошла вдоль склона, раздвигая руками вставшие перед ней высокие стебли.

Мгновенный порыв ветра коснулся ее щек, трава пригнулась, и опять вперед вела тропинка, но недалеко, смыкаясь метра через три, будто ожидая, какими будут желания Людмилы.

— О Господи! — сказала она, ощутив привычную злость, хотя и не понимала ее причины. Бывало с ней такое, вдруг накатит, и хочется делать все назло, даже назло себе, а уж назло этой траве — подавно. Свободная женщина, и буду делать что захочу.

И трава поняла. Стебли встали будто солдаты в строю. Казавшиеся на вид тонкими и упругими, они сопротивлялись с безнадежностью воинов царя Леонида, и Людмила чувствовала, как стебли давят на ладони, это было не пассивное сопротивление растений, но упорная битва какого-то странного разума. Людмила почувствовала себя глупой и брошенной девочкой. Кому она мстит, в конце концов? Илье-первому, которого сама же и прогнала, а до сих пор не забыла, себе-то может признаться — не забыла, и в Израиль поехала разве потому только, что погнал зов тех нескольких молекул, что остались в ней от неведомого еврейского предка? И нечего себя обманывать — разве только Андрея ищет она на этой земле? Мужа она ищет. Му-жа.

И найдет.

Она перестала думать о траве, и тропинка вновь обозначила ее путь, Людмила больше не сопротивлялась, шла по зелено— коричневому коридору, а коридор сворачивал — постепенно и незаметно для глаз, и Людмила оказалась у подножия холма, здесь трава кончилась. Между полем и лесом текла река, журчала вода, а может, и не вода это была вовсе, а какая нибудь отрава, и если сейчас напиться, то быстро отойдешь в лучший мир. И конечно, Людмиле захотелось пить.