Песах Амнуэль - Люди Кода

На пире Муса сидел по правую руку от отца своего, а братья хлопали его по плечу и славили, хотя новоявленный Абдаллах и не верил в их искренность.

Первым ощущением И.Д.К. было ощущение распада сознания. И.Д.К. показалось, что мозг его распался на отдельные молекулы, которые в то же мгновение были разнесены на расстояние многих тысяч парсеков друг от друга. Он видел, чувствовал, слышал, обонял, но главное — понимал все, что обонял, слышал и видел. Понимание всего лишь стало одним из каналов восприятия — наравне со зрением.

Первое, что понял И.Д.К., была структура гравитационного поля Галактики. Звездная система, состоявшая из ста семидесяти семи миллиардов трехсот шестнадцати миллионов звезд, обладала стабильным полем тяготения, но в тридцати двух местах поле это казалось будто пробитым — на ровном золотистом фоне лежали темные капли. Мгновенное удивление сменилось мгновенным же пониманием — эти капли в обычном пространстве-времени были ничем иным, как массивными двойными системами, содержавшими черные дыры. Именно здесь, в эргосфере черной дыры, вращаясь вместе с падавшим веществом, возникали кванты измерений-сфирот, не совпадавших с традиционными пространством и временем.

Первым желанием И.Д.К. стало желание найти свою планету среди миллиардов, населяющих Галактику. Ответ он нашел сразу — Саграбала в Галактике не было. Не было его и в Местной системе галактик, а равно и в ближайших скоплениях, на которые И.Д.К. бросил взгляд, сразу и однозначно поняв, что искать Саграбал в четырехмерной Вселенной не имеет смысла.

Вслед за этим (вообще говоря — одновременно, но И.Д.К. подсознательно раскладывал собственное понимание на временные интервалы) И.Д.К. понял, что на Саграбал, где и когда бы он ни находился, привела их необходимость создания Миньяна — не в том, конечно, достаточно примитивном определении, которое дает ортодоксальный иудаизм, но в его истинном смысле, каковой и открылся И.Д.К. одновременно с иным знанием — знанием того, что Муса Шарафи может этот миньян разрушить, пусть из побуждений, благоразумных с его точки зрения и даже благородных.

Для не знающего сути разумность субъективна, а истины нет вообще — есть лишь представление.

Он вынырнул из коричневого пятна.

— Если, — сказал Йосеф, — поступком Мусы руководил Творец, то целью его было спасти избранный народ. Распространить Код.

— Благодарю тебя за это «если», — кивнул И.Д.К. — Не хочешь ли ты сказать, что, если поступком Мусы руководил Творец, то мы не должны ничего делать, что исправить и вернуть?

Йосеф долго молчал, глядя на коричневое пятно, висевшее в недвижном воздухе над строящимся городом — пятно слабо шевелилось, будто спящая амеба, и временами то ли сжималось едва ли не вдвое, то ли просто удалялось к облакам и возвращалось обратно.

— Уверен ли ты, — сказал, наконец, Йосеф, — что сумеешь определить положение Мусы в том прошлом, каким оно открылось именно его восприятию?

— Думаю, что смогу.

И.Д.К. мысленной командой направил свое тело вверх, Йосеф последовал за ним без лишних вопросов, а почему вдруг рядом оказался еще и Ричард, выяснилось лишь впоследствии, когда они вернулись, и Ричард рассказал о том, что следил за происходившим с момента исчезновения Мусы.

Они стояли на вершине высокой горы. Склон был крут, собственно, скорее даже отвесен, а с одной из сторон срезан будто острым ножом, и поверхность камня (если это был камень, а не иной материал, которому, как и горе, еще не придумали названия) зеркально отражала подступавшие к склону долины. И.Д.К. стоял, придавленный собственными плечами, будто коромыслами весов, на которых покоились в неустойчивом равновесии две огромные, в несколько пудов, гири.

Зрение было скорее ассоциативным, чем физическим, ибо видел И.Д.К. не страну, окружавшую гору, но время, скользившее вниз, склон лет, веков и тысячелетий.

Мир, в котором они находились, существовал не «где», но лишь «когда» и охватывал это трехмерное «когда» с точки начала времен, уходя в будущее до другой, столь же бесконечно далекой точки, когда время закончится, исчерпав себя.

— Гора времени, — определил Йосеф.

— На все три стороны? — усомнился Ричард, но И.Д.К. уже сориентировался.

— Йосеф прав, — сказал он, — мир трехмерного времени, где пространство является лишь четвертым измерением, ощущаемым как процесс, и не более того. Так должно быть, к примеру, в эргосферах черных дыр.

— Ты полагаешь, что мы оказались…

— Порассуждаете потом, — сказал Йосеф. — Мир растекается, ищите Мусу, иначе зачем мы здесь?

Мир действительно растекался — во всяком случае, такое впечатление возникало, если смотреть на горизонт, который в этом мире представал не привычной окружностью, окаймляющей видимую землю, но двумя точками — впереди и сзади, — испускавшими и вбиравшими в себя все времена от их бесконечно далекого начала до не менее бесконечного в отдалении конца. Время вываливалось из точки и впадало в нее же, отстоявшую от самой себя на расстояние поворота головы. Расстояние измерялось годами, и И.Д.К. отмерил на глазок несколько столетий — примерно, конечно, он не видел пока ориентиров и мог ошибиться. На пределе зрения проявились картины средневековой Европы — возможно, это был Париж, возможно, иная европейская столица: город был большим, только это и мог сказать И.Д.К., описывая увиденное. В глазах зарябило от напряжения, И.Д.К. прикрыл веки и тогда понял, что видел вовсе не земной город — да, время, но не место…

И.Д.К. бросил взгляд вокруг, стараясь сориентироваться более точно. Если он видел перед собой временной срез всей Вселенной, найти здесь Землю, и уж тем более — Мусу, было задачей поистине безнадежной.

И.Д.К. пронесся по двадцатому веку будто комета Галлея, единым взглядом охватив события не только земной истории, но и всего, что происходило на этом срезе трехмерного времени во всей Вселенной.

Не обратив внимания на десятки взрывов в галактических ядрах, осветивших всепроникающими квантами времени события, происходившие на Земле, И.Д.К. опустился по горному склону и, будто сквозь гряду облаков, проник к век девятнадцатый — Мусы здесь не было, путь лежал глубже, а в семнадцатом веке Мусы и быть не могло, И.Д.К. не сразу понял — почему именно. Он успел пронестись, будто на санках по снежной целине, сквозь три века, и лишь тогда до него дошла простая, по сути, аксиома: в трехмерном времени существуют свои запреты, и путешественник не волен останавливаться, когда пожелает.

Вязкая точка горизонта даже не приблизилась, а вершина горы отдалилась чуть ли не в бесконечность, и И.Д.К. с ужасом подумал, что, когда нужно будет возвращаться, он может и не найти того времени, откуда стартовал.