Сергей Абрамов - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1989. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

«Час Пингвина», - подумалось ему, и иронические складки обозначились в уголках его твердых, крепко вылепленных губ. Да, он ждет «Часа Пингвина» — так закодирована им операция, завершающаяся сегодня вечером, самая лучшая, самая неожиданная и красивая операция, которая когда-нибудь займет достойное место в истории тайных операций Системы и увековечит в ее анналах имя Леона Невелинга.

Этот человек действительно был похож на королевского пингвина. На коротких ножках, обутых в неуклюжие ботинки самого большого размера, который только удалось обнаружить на складах военного интендантства, при ходьбе раскачивалось громоздкое тело с большим покатым животом и короткими толстыми руками. Маленькую лысую голову украшал массивный, похожий на клюв, красноватый нос, а глазки-пуговички — черные зрачки без глазных яблок — прятались под густыми белесыми бровями в пухлых складках кожи, подпертых наплывом жирных щек. Век у него почти не было. И когда он их даже изо всех сил смежал, зрачки жутковато поблескивали узкими угольно-черными лезвиями.

Он всегда и повсюду был в старом твидовом пиджаке неопределенного цвета — буро-коричневого или что-то в этом роде, в таких же заношенных твидовых брюках гольф, в черном тонкошерстном свитере. Военного в нем не было ничего, кроме щегольской фуражки защитного цвета и солдатских ботинок с новенькими кожаными крагами, зашнурованными такими же кожаными шнурками. А между тем он был майором, и на парадном мундире, который он ни разу не надевал и который висел в стенном шкафу его служебного кабинета, красовалась роскошная коллекция орденских планок. Об этих наградах знали лишь он и те, кто награждал.

Его сослуживцы давно отвыкли называть его по имени и так и приклеили к нему прозвище Пингвин, постепенно превратившееся чуть ли не в агентурный псевдоним. Дело дошло до того, что в секретных бумагах, касающихся его многолетней деятельности на поприще Его королевского величества секретной службы, кличка Пингвин утвердилась вполне официально, да он и не возражал, ибо по складу своего характера был человек к мелочам равнодушный.

Невелинг познакомился с ним в Лондоне в тяжелое время. Машина второй мировой войны набирала обороты. Воздушные армады люфтваффе, гитлеровских ВВС, наносили жестокие удары по Британским островам, превратили в груды развалин Ковентри, ночной Лондон бился в истериках воздушных тревог, а «лорд Хау», англичанин, перебежавший на сторону гитлеровцев, ставший диктором берлинского радио и ведущий передачи на Англию, садистски угрожал кое-чем и пострашнее обычных авиационных налетов.

Немецкие самолеты прилетали каждую ночь, шли над притаившимися, укутанными в сплошное затемнение городами и населенными пунктами и каждый раз выходили точно на цели, намеченные Берлином. Заблаговременно созданная абвером агентурная сеть работала четко. Агенты, снабженные радиопередатчиками, наводили самолеты люфтваффе на цели. Запеленговать эти радиоточки и обезвредить их удавалось далеко не всегда. А работой этой занимался Пингвин.

Леон Невелинг был к нему прикомандирован в качестве стажера. Оставшееся на другом конце света начальство решило, что ему было бы неплохо набраться ума в метрополии: кто знает, что станется через несколько лет с гигантской Британской империей и не принесет ли время восстановление справедливости, попранной сапогами британских солдат, — возрождение свободной республики буров, истинных открывателей и завоевателей благодатной Южной Африки. Тогда молодой южноафриканской республике понадобятся свои опытные «профи» (профессионалы) и в таком тонком и деликатном деле, как разведка и контрразведка.

Пингвин и его люди работали круглые сутки — впрочем, как и все, кто имел честь принадлежать к Его величества секретной службе, изощреннейшему мозговому тресту, столетиями создававшемуся отцами империи. Этот трест безотказно и преданно служил империи, и империя отдавала ему все, что только могла: лучшие аналитические и практические умы, специалистов полицейского сыска и инженеров-изобретателей, психологов, лингвистов, писателей, историков. Уже после войны многие из них гордо признавались в своих автобиографиях: в годы второй мировой служил в разведке…

Пингвин был лет на пять старше Невелинга и относился к нему с симпатией, как к младшему брату. Впрочем, этот закоренелый холостяк вообще симпатизировал молодежи.

На человеческие слабости и персональные грешки своих подчиненных Пингвин тоже смотрел сквозь пальцы, но за промахи в работе спрашивал строго, правда предпочитая не выносить сор из избы.

«Ладно, сэр, сочтемся на том свете уголечками, — обычно заключал он воспитательные беседы с провинившимися. — Все мы одной крови, как утверждает Редьярд Киплинг, я и ты…»

Говорил он все это дружелюбно, но за дружелюбием было что-то такое, от чего у его подчиненного мороз пробегал по коже: после второго прокола провинившегося без разговоров переводили куда-нибудь в другой отдел, как правило — на скучную канцелярскую работу. В отделе же у Пингвина скучать не приходилось.

— Сэр, — с загадочной улыбкой обратился он как-то к Невелингу, — не хотите ли совершить с нами… прогулку на природу? Мне кажется, что вы порядком засиделись за канцелярским столом и вам пора поразмяться. Тем более что такая поездка, как мне кажется, заслуженно нашла бы достойное отражение в отчете о вашей стажировке.

— Да, сэр! — вытянулся и вскинул подбородок Невелинг. — Разумеется, сэр!

— Отлично, — кивнул Пингвин, и его короткие руки трепыхнулись, как крылья птицы, на которую он был так похож. — Будьте готовы к поездке в любой момент, я предупрежу вас накануне.

Он еще раз загадочно улыбнулся и приподнял кисть руки, Я попять, что разговор окончен и Невелинг может быть свободен.

Прошло около недели, и ранним мглистым утром Невелинг оказался вместе с шефом на заднем сиденье старенького «форда», бегущего по пустынной дороге среди раскисших от осенних дождей лугов и невысоких пологих холмов, вершины которых были украшены аккуратными фермами, напоминающими рекламные проспекты строительных фирм. За рулем сидел рослый, щеголеватый парень в новенькой черной кожаной куртке, с румяным, по-девичьи нежным лицом, на котором, как чужие, нелепо лепились густые рыжие усы. Рядом с ним сидел еще один сотрудник их отдела — инженер-связист, худощавый человек лет сорока с угристым серым лицом. На нем тоже была черная кожаная куртка — правда, изрядно поношенная.

Они выехали ночью и были в пути уже несколько часов, долго петляли, словно запутывали следы, по сельским дорогам, иногда съезжая с них на проселок и останавливаясь, пережидая какое-то время и затем отправляясь в обратном направлении. Парень за рулем, видимо, вызубрил заранее всю эту путаницу маршрута и принимал решения, не дожидаясь ничьих указаний. Впрочем, старший в группе — Пингвин — беззаботно и сладко похрапывал на заднем сиденье, накинув на голову капюшон какой-то дурацкой, похожей на клоунскую, куртки из толстой фланели в крупную зеленую и коричневую клетку, потертую и замызганную. На глаза он нахлобучил козырек старой коричневой кепки, из-под которого уныло свисал его красноватый пингвиний нос.