Сергей Абрамов - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1989. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

Гул над головами усилился, самолеты люфтваффе снижались, сбрасывали скорость, проходя над фермой. Инженер, изо всех сил старающийся сдержать ликование, выпрыгнул из фургона и повернул голову, глядя вслед уходящим машинам, как человек, сделавший свое дело и, удовлетворенный, со спокойной совестью вышедший из игры.

— Сейчас начнут, — с деланным равнодушием, ни к кому не обращаясь, хрипло сказал он. — Сейчас…

Фразу он не окончил. Где-то неподалеку, за холмами, загрохотало, загремело, завыло, и красно-оранжевые сполохи заметались, забились, упираясь в низкие черные тучи, дырявя их отсветами разрывов тяжелых фугасок.

Земля глухо стонала и содрогалась, словно человеческое тело, вздрагивала от боли, причиняемой рвущим ее раскаленным металлом. Она была беззащитна, и собачье тявканье одинокой зенитки, невесть как очутившейся в этом пустынном уголке доброй старой Англии, лишь подчеркивало ее беззащитность.

Налет продолжался с десяток минут, и все превратилось разом, так же внезапно, как и началось. Гул самолетов больше не возвратился, они ушли иным курсом, освободившись от своего смертоносного груза. Но на этот раз он был сброшен на пустоши и болота… вместо большого города с военными заводами и десятками тысяч терроризированных постоянными воздушными налетами жителей, вместо цели, для которой был предназначен.

…Операция была закончена, и Пингвин дал приказ возвращаться в Лондон. Называлась она «Изогнутый луч».

…Невелинг взглянул на запястье, на старомодный морской хронометр — Пингвин подарил ему свои часы, когда после войны им пришло время расставаться: оказалось, что, ко всему прочему, он еще и сентиментален! Тогда Невелинг смотрел на него как на глубокого старика, и лишь несколько десятилетий спустя выяснилось, что разница-то в годах у них совсем небольшая. И выяснилось это менее года назад, во время последнего визита Невелинга в Лондон, визита, как обычно, неофициального и даже секретного, о котором знали лишь премьер-министр да заместитель самого Невелинга. Для всех остальных он всего лишь проводил уик-энд в Национальном парке Крюгера, предаваясь любимому развлечению — фотоохоте. Он был искренним и горячим защитником фауны, и альбомы его фотографий, посвященные жизни африканских животных, постоянно издавались в Лондоне и Нью-Йорке — разумеется, под псевдонимом.

Но на этот раз в Лондон он прибыл не по издательским делам, хотя потребность в очередной такой поездке давно уже назрела. Появление в издательстве и какая-нибудь нежеланная случайная встреча могли бы поставить под угрозу то, ради чего он оказался в британской столице, а Невелинг был «профи» и привык работать без ненужного риска, страхуясь от любых случайностей.

Нет, он не прибегал к таким глупостям, как переодевание, грим, парик, всякие там дешевые и в то же время многозначительные штучки, на которые так падки киношники и авторы детективных романов. Просто он давно, очень давно не появлялся на широкой, как говорится, публике, и если газетчики и располагали его фотографиями, то разве что двадцатилетней давности — поры, с которой он очень изменился, ох как очень! Да, годы его, к сожалению, не омолодили, и, бреясь, он каждый раз признавался зеркалу, что собственное лицо вызывает у него псе большее отвращение.

Он остановился в скромном, для людей среднего достатка, отеле и записался как Уильям Филдинг, инженер. Именно под этим именем он высадился в тот день в аэропорту Хитроу, прилетев самолетом «Эйр Франс» из Парижа. Предосторожности конспирации были не лишни — черномазые соседи его страны тоже кое-что уже умели, оказавшись способными учениками красных, да и среди белокожих европейцев и американцев у них с каждым годом появлялось все больше друзей и сочувствующих, слизняков-либералов, терзаемых дурацким комплексом вины за «кровавые дела колониализма», бог весть когда творившиеся на Черном континенте. Служба Невелинга все глубже разрабатывала этих типов, с каждым годом «розовевших» все сильнее, кое-кто из них уже даже начал помогать террористам! Честно говоря, Невелинг признавался самому себе, что, если бы им удалось внедрить своих людей в его службу, он ничуть бы не удивился, он привык относиться к противнику со всей серьезностью, как и полагается профессионалу высокого класса.

Устроившись в довольно уютном номере, переодевшись в костюм, еще два года назад купленный в одном из лондонских магазинов готового платья, достаточно старомодный (по возрасту!) и слегка поношенный, он покинул отель и неторопливо отправился в Сити, где бесцельно провел около двух долгих часов в роли праздношатающегося зеваки-провинциала. Дождавшись ленча и перекусив, он позвонил по телефону-автомату, еще с полчаса рассеянно побродил по улицам и остановил такси. А через некоторое время вышел из машины в районе Слоан-стрит, неторопливо расплатился, дав шоферу обычные чаевые, не больше и не меньше, чем принято давать сегодня в британской столице, а затем уверенно пошел по известному ему адресу и позвонил у довольно облезлой двери одного из подъездов непрезентабельного многоэтажного дома, давно не ремонтировавшегося и основательно запущенного.

Дверь сразу же открылась — его ждали. Широкоплечий молодой человек с военной стрижкой, ни слова не говоря, кивнув, пропустил его вперед, тщательно запер дверь изнутри и почтительно последовал сзади. Невелинг уверенно миновал короткий, полуосвещенный коридор со стенами, обтянутыми тканью, похожей на войлок, и вступил в просторную, залитую мягким желтым светом квадратную комнату без окон. Здесь полукругом стояло несколько потертых кресел, старомодных, но респектабельных. Тронутые патиной старинные бронзовые пепельницы были к услугам тех, кто сядет в кресла и будет курить, пепельницы, украшенные восточным орнаментом, красовались на столиках, инкрустированных потускневшим перламутром, — такие делают в Сирии и в Иордании. Обитые деревянными панелями красного дерева стены были увешаны разномасштабными географическими картами. Над массивным письменным столом, изготовленным еще в прошлом веке, висел портрет ее величества королевы Виктории. На стене напротив — портрет его величества короля Георга VI. На самом столе красовался бронзовый письменный прибор, выполненный в том же стиле, что и пепельницы. Тяжелые гардины темно-зеленого, пыльного и кое-где тронутого молью бархата прикрывали дверь слева от стола, ведущую в соседнее помещение.

Невелинг уверенно подошел к одному из кресел и уселся в него, с облегчением переводя дух. Впустивший его молодой человек почтительно кивнул и направился было к двери за портьерами, но портьеры раздвинулись, и на пороге появилась фигура, так похожая на королевского пингвина.