Роман Караваев - Недалеко от Земли

– Не сердитесь на него, Маша, – примиряюще сказал он. – Мальчишки – иногда народ взбалмошный и колючий. Сам такой был. Это пройдет со временем, – и, заметив, что Федор опять собирается что-то ляпнуть, приложил ему палец к губам и добавил – Если действительно хочешь овладеть боевыми искусствами, научись быть сдержанным и справедливым. А в первую очередь – относиться с уважением к женщинам. Ясно?

Парнишка сжал губы в полоску, посмотрел на лесника блестящими потемневшими глазами и молча кивнул. Девушка, все еще смущенная и одновременно рассерженная, отвела взгляд. Потом робко улыбнулась.

– Вот и славно! – счастливый Никита взял обоих за руки. – А теперь пошли чай пить. Приглашаю вас в гости.

Так состоялось их знакомство. Потом были древний пузатый самовар, подаренный отцом Василием, откопавшим его невесть где и когда, веранда, заполненная солнечным светом, и машины глаза, от которых Никита, как ни старался, не мог оторваться. И хитрющая физиономия Федора, сама за себя говорившая: «Вот, мол, и этот туда же. Втюрился, как последний второгодник. А еще Джеки Чан называется!»

После чаепития экс-спецназовец целый час гонял мальца по утоптанному двору, заставляя до изнеможения повторять базовые стойки и передвижения, а также попутно выбивая из него дух противоречия и строптивость. «Запоминай, – приговаривал он. – Первое – сторонись нерадивости и лени, второе – сторонись гордыни и похвальбы, третье – сторонись вспыльчивости и суетливости…»

Надо отдать должное, Федор старался. Даже тогда, когда его слабенькие силенки, очевидно, были уже на исходе. И все это под внимательным взглядом старшей сестры.

Наконец Никита сказал: «Для первого раза достаточно», и они уселись, скрестив ноги, на траву у изгороди, где лесник стал обучать парнишку важнейшим правилам медитации и глубокого дыхания. Истекли еще полчаса, потом еще полчаса, потом они опять сидели на веранде и говорили, говорили, говорили... Правда, в основном вещал гостеприимный хозяин, распуская перед Машей павлиний хвост, а младший брат ее больше не улыбался ехидно, наоборот, притихнув, он молча слушал, теперь уже окончательно убедившись в праве Никиты быть центром внимания.

И только во второй половине дня гости вдруг вспомнили, что время, отпущенное им на прогулку, уже давно истекло. «Мама, наверное, переволновалась вся, куда мы запропастились», – смущенно сказала девушка, а Федор, как бы подтверждая ее слова, со вздохом кивнул. Уходить ему явно не хотелось. «Если вы не против, мы могли бы вас проводить. Да, Играй? – Никита подмигнул псу, который, услышав свое имя, тут же выставил вперед лапы, распустив когти, с прискуливанием потянулся и махнул хвостом, выразив тем самым полную готовность сопровождать компанию хоть на край света. А его хозяин, трепеща от собственного нахальства, добавил. – Заодно с Прасковьей Кузьминишной меня познакомите. Можно?» И замер, ожидая ответа.

– А то, – подтвердил Федор, Маша же, покраснев, отвела взгляд и судорожно, так, что костяшки побелели, сжала кулачки.

По дороге в деревню Никита рассказывал разные смешные истории, случавшиеся с ним в прежней жизни, девушка звонко смеялась, а меньшой Плотников только хитро и понимающе прищуривался, не покушаясь, впрочем, на то, что со всей очевидностью возникло между его сестрой и вновь обретенным старшим другом. По-своему он тоже был умиротворен и даже счастлив. Соседские пацаны теперь умрут от зависти, и хотя Никита сказал, что надо избегать гордыни и похвальбы, но один-то раз похвастаться все же не мешало. Тем более, что есть чем. Играй степенно трусиґл рядом с Федором, деликатно не обращая внимания на хозяина с его пассией, мол, у вас – своя компания, а у нас – своя.

Прасковья Кузьминишна встретила их на крыльце старого, но еще крепкого и ухоженного деревянного дома, вытирая мокрые руки полотняным полотенцем. Оказалась она женщиной приятной, совсем не деревенской наружности, статной и довольно улыбчивой. Увидев Никиту, она тут же забыла о своем справедливом желании устроить детям нагоняй, растерялась и только и сказала: «Никак гости к нам». Уже позже, когда они сидели за покрытым цветастой скатертью столом, уставленным всевозможными разносолами, извлеченными из погреба по случаю нежданного знакомства, вели неторопливую беседу и прихлебывали из объемистых кружек свежезаваренный чай, когда первые впечатления друг о друге достаточно сложились и по ходу выяснения за разговором различных мелких подробностей в значительной мере оправдались, когда от внимательного и оценивающего взгляда хозяйки не укрылось трепетное отношение героя деревенских слухов к ее дочери, вдруг с простодушной бабьей прямотой прозвучало: «А ты, Никита, никак в зятья ко мне набиваешься?» «Набиваюсь, – не дрогнув, ответил лесник. – И надеюсь, что вы мне не откажете». «Ха», – сказал Федор, удостоверившись в правильности своих наблюдений, и с независимым видом удалился из горницы. «Давно она по тебе сохла, – разглаживая скатерть, Прасковья Кузьминишна подняла испытующий взгляд на гостя. – Дождалась вот. Видать, судьба. Не обижай ее, Никита… хотя чего это я. И так вижу, мужик ты хороший. А она-то уж у меня…» Маша, побледнев и потупив взор, сидела молча, такого скорого материнского откровения она никак не ожидала. «В общем, доверяю я тебе дочь, – глаза хозяйки потемнели. – А там уж сами смотрите».

Дальнейший разговор Никита запомнил плохо, вернее, совсем не запомнил, потому что голова вдруг стала тяжелой, мысли расплывчатыми, а сердце засбоило, и по телу разошлась волна слабости. «Что это со мной? – удивился он. – Совсем сдурел от радости?» Кое-как собравшись, все-таки многолетний тренинг – великая вещь, Никита постарался, чтобы его внутреннее смятение хотя бы внешне было незаметно.

Когда наступила пора прощаться, он уже вполне взял себя в руки и даже, удивляясь невесть откуда взявшейся храбрости, испросил у Прасковьи Кузьминишны разрешения на то, чтобы Маша с Федором погостили у него несколько дней. Та посмотрела на лесника долгим взглядом и молвила: «А это уж она сама пусть решает». Девушка проводила его до калитки, и там, в уже сгустившихся сумерках, прильнула к нему, поцеловала в колючий подбородок и шепнула: «Мы обязательно придем завтра».

Всю обратную дорогу Никиту просто распирало от необычных для него чувств. Пожалуй, такой легкости и совершенно фантастического ощущения грядущих праздничных перемен он не помнил с юности. Верный пес, всегда чуткий к настроению хозяина, носился вокруг него широкими кругами и изредка ликующе взлаивал.

А ночью бывшего спецназовца опять скрутил застарелый кошмар. Снова распускался на броне зловещий огненный бутон, и Никиту корежило и разрывало на части, а Играй тыкался холодным мокрым носом во вцепившиеся в покрывало пальцы и жалобно повизгивал. Снова когда-то чудом выживший воин дрожащей рукой отирал со лба ледяной пот, пытаясь разглядеть, что таится в плотно обступившем его мраке. И снова бесконечно тянулись часы, оставшиеся до утра, они могли принести успокоительное забытье, но могли и еще больше разбередить терзаемую видениями душу.