Роман Караваев - Недалеко от Земли

Новый день должен был все изменить. Откуда-то Никита знал это. Или его согревала рожденная накануне надежда. На будущее, в которое придет Маша.

Утро, как всегда, он встретил на поляне, раскручивая спирали боевых комплексов. А до медитации дело снова не дошло. Едва солнце повисло над верхушками самых высоких елей, Играй радостно тявкнул и усиленно завилял хвостом. По тропинке, за много лет утоптанной лесником до каменной твердости, шли Маша с Федором. «Ну, вот и все, – подумал Никита. – Прощай, прежняя жизнь!» Он расплылся в улыбке и шагнул им навстречу:

– Здравствуйте, пташки ранние! Наверное, не выспались, а?

– Ты-то тоже не в постели, чай, валяешься, – по-взрослому ответствовал Федор. – Ну и мы – люди привычные.

Никита насмешливо фыркнул, а Маша, приобняв брата за плечи, сказала:

– Еле добудилась этого привычного человека. Спал, как сурок.

И легко коснулась руки обитателя лесной глуши. Того словно током ударило. «Да ты никак боишься, а, старлей? – мелькнула шальная мысль. – Боишься поверить в свое счастье? В то, что наступает время перемен? Совсем одичал в тайге…» И он, совершив над собой приятное насилие, накрыл ее узкую, прохладную ладошку своей широкой огрубевшей дланью и снова улыбнулся, на этот раз с облегчением и благодарностью.

Потом он, как и накануне, гонял Федора по поляне, пока с мальчишки семь потов не сошло, еще около получаса они уделили внутреннему созерцанию, когда мокрого, как мышь, адепта боевых искусств сушили ласковые лучи еще не вовсю разошедшегося солнца. Маша все это время заинтересованно наблюдала за ними, сидя на окраине поляны и почесывая за ухом прикорнувшего рядом Играя, вконец разомлевшего от привалившего фарта. А после финального, медленного и глубокого, выдоха Никита предложил гостям совершить омовение, благо речка недалеко, и вода уже успела прогреться. Так и сделали.

В общем, когда наступил вечер, выяснилось, что день пролетел, как единый счастливый миг, и масса впечатлений слилась в сплошное, яркое и эмоциональное пятно.

После ужина, устроенного на веранде, Никита запалил во дворе костер, и они сидели, глядя на трепещущий под легким ветерком огонь, разгоняющий подбиравшийся вплотную мрак и заслоняющий казавшиеся особенно крупными в этот вечер звезды. Федор, впрочем, долго не задержался. Глаза его стали слипаться, и благодушный хозяин, подхватив мальчишку на руки, отнес его в одну из комнат, примыкавших к гостиной, раздел и уложил в кровать. К костру он вернулся, держа в руках бутылку «Хванчкары» и два бокала.

Присев, он вытащил пробку, разлил в тонкостенные вместилища просвечивающее багрянцем в отблесках костра вино и перехваченным голосом сказал:

– Маша… я хочу выпить за нашу встречу… Мне трудно говорить сейчас…

– Не говори, – серьезно ответила девушка, глядя на него блестящими глазами. – Потом. Давай, просто выпьем.

Они сделали по три медленных глотка и, не сговариваясь, разом отставили бокалы. Маша встала, обойдя костер, подошла к нему вплотную и положила руки на его плечи. Никита растерянно поднялся, ощущая неповторимый аромат луговых трав, казалось, окутывающий тоненькую фигурку его избранницы с ног до головы, робко обнял ее за талию и осторожно привлек к себе. Губы их встретились.

И мир опять взорвался и раскололся на разноцветные брызги, только на этот раз взрыв принес не боль, а невыразимое наслаждение. Не сознавая более поступков своих, он подхватил Машу и так, бережно неся возлюбленную, совершенно не чувствуя веса и только ощущая тело ее, нежное и словно сотканное из лунного света, пошел к дому. Не чуя под собой ног, поднялся на второй этаж, подцепил носком ботинка приоткрытую дверь в спальню и шагнул к своему ложу.

До сих пор воспоминания об их первой ночи вызывали в нем сладкую истому. Маша была неистова. Казалось, все, что копилось в ней годами в ожидании близости с любимым, выплеснулось через край в единый миг. Она не стеснялась, как можно было бы ожидать от деревенской девушки, правда, к тому времени ставшей уже городской, она предавалась любви, забыв обо всем на свете, напрягаясь всем телом и распахивая душу. Никита же просто растворился в этом тайфуне страсти, стремясь не упустить ни одного порыва и ни одного трепетного касания. Мир вокруг них перестал существовать, и время остановилось.

Не было больше ни лесного дома, ни обступающей его тайги, ни самой планеты Земля, кружащейся вокруг Солнца, остались лишь их тела и души, слившиеся воедино.

А потом, в некое неуловимое мгновение, когда ночь за окнами стала уже блекнуть и сходить на нет, и когда голова девушки упокоилась у него на груди, а он с невыразимой нежностью начал ласкать ее шелковистую кожу, он вдруг решился и, словно кинувшись в бездонный омут головой, поведал ей всю свою жизнь от начала и до конца. Как он лишился родителей и оказался в детском доме, как учился в заведении специального профиля, стены которого покидали только крутые бойцы-профи, как умер на горной алтайской дороге и вновь воскрес в госпитале, как увлекся роскошной женщиной, равнодушно бросившей его через полгода, и как жил все эти десять лет, никого и ничего не замечая. Он не уловил мига, когда с шепота перешел на хрип и уже не сам обнимает Машу, а она его, приговаривая: «Бедный ты мой, бедный!» И тогда он окончательно понял, что все жуткое осталось в прошлом, что Маша – та самая женщина, о которой он мечтал всю свою жизнь, уткнулся носом в ее грудь и закрыл глаза, а она еще крепче сжала его голову и, запустив пальцы в его волосы и ласково теребя мочку уха, шепнула: «Любимый мой, единственный…»

И он сам не заметил, как рухнул в сон. Ему привиделись причудливые облака над безбрежной синью моря, пронзительно-желтая полоса песчаного пляжа, почему-то пальмы и обнаженная прекрасная Маша, выходящая из пены прибоя. Впервые за много лет его не мучили кошмары.

Никита открыл глаза от шума внизу и только через некоторое время сообразил, что это Федор ходит по гостиной и что-то невнятно бурчит, а Играй вторит ему постукиванием когтей по полу. Он ощутил рядом горячее машино тело, руку, обвившую его шею, льняные волосы, рассыпавшиеся по его груди, мягкое умопомрачительное бедро, плотно оседлавшее его ногу, и понял, что никакой утренней тренировки сегодня не будет. Вставать и бежать куда-то, оставив это диво дивное, было выше человеческих сил. Прости, Федор!

Никита полежал еще немного, предаваясь неземному блаженству и боясь, что любым движением может прервать хрупкий сон своей феи, но потом решил, что мальчишка способен по незнанию сунуться в спальню и обнаружить сестру в компрометирующем виде. Тогда он огорченно и очень тихо вздохнул, осторожно высвободился из машиных объятий, соскользнул с кровати, натянул джинсы прямо на голое тело и, неслышно ступая босыми ногами, буквально просочился в приоткрытую дверь.