Алексей Толстой - Семь дней, в которые был ограблен мир

– Когда я был ребенком, меня преследовал сон, будто я бросаю камешки в луну, – она висела совсем низко над поляной, – я не знал тогда, что этот сон означает – преступление.

– Возьмите себя в руки, – сказал Руф, нахмурившись, – нам предстоит не спать семь ночей, через неделю я даю вам отпуск на лечение.

«В ночь на 29 луна разбита кометой Биэла»… «Пожар луны»… «Возможность падения луны на землю»… «Выдержит ли земная атмосфера удары лунных осколков»… Таковы были заголовки газет от 30 ноября.

Из Ликской обсерватории сообщалось, что лунный шар распался на семь основных кусков, и все они окутаны дымом и тучами пепла. Дальнейшая судьба луны пока еще не определена. Телеграммы о бедах, которые на земле натворила Биэла, никем не читались. Приморские города, затопленные и унесенные в море огромной волной прилива, землетрясение, несколько населенных островов, уничтоженных аэролитами кометы, отклонение теплых течений, – эти мелочи никого не интересовали. Луна! Последние доживаемые дни мира! Внезапная гибель человечества, или – чудо, спасение? Вот о чем говорили, шептали, бормотали в телефоны в течение двенадцати часов тридцатого ноября. А ночью все окна, балконы и крыши были усажены жалкими, боящимися смерти людьми.

На улицах, куда запрещено было выходить с закатом солнца, разъезжали патрули велосипедистов, перекликались пикеты. Стояла небывалая тишина в городах, лишь кое-где с крыши доносился плач. Облака, закрывавшие луну, редели, и зрелище осколков, все еще собранных в неправильный, потускневший диск, наводило смертельную тоску.

В ночь на первое декабря Руф созвал «Союз пяти». Подсчитали разницу, которую за истекший день дала биржевая игра на понижение. Суммы барыша оказались так чудовищно велики, что Руф и его компаньоны испытали чувство едкой радости. Действительно, паника на бирже перешла границы разума. В редакциях газет набирались длинные колоннки знаменитейших фамилий, объявленных банкротами.

Под утро стали поступать от маклеров радио из Европы, Азии и Австралии, – коротко сообщалось о неописуемой панике, о черном дне биржи, о гибели капиталистов, крахе банков, о самоубийствах денежных королей. Были и нехорошие известия о массовых помешательствах, о начавшихся пожарах в европейских столицах.

Неуважительное, беспомощное, детски жалкое было в этой человеческой растерянности. Деньги, власть, уверенность в прочности экономического строя, в незыблемости социальных слоев, всемогущество, – все то, к чему шел «Союз пяти», – во всем свете вдруг потеряло силу и обаяние. Миллиардер и уличная девка лезли на крышу и оттуда таращили глаза на расколотую луну. Неужели вид этого разбитого шара, не стоящего одного цента, способен лишить людей разума? Член «Союза пяти», старичок, похожий на старого сверчка, потирая сухие ладошки, повторял:

– Я ожидал борьбы, но не такой капитуляции. Прискорбно в мои года стать мизантропом.

Инженер Корвин ответил ему на это:

– Подождите, мы всего еще не знаем.

На заседании «Союза пяти» было решено часть добытых миллиардов снова бросить на биржу, играя на этот раз на повышение. И начать скупку предприятий, обозначенных в списке 28 мая.

Игнатий Руф остановил автомобиль у подъезда многоэтажного универсального магазина и долго глядел на оживленную толпу женщин, мужчин, детей. Многое ему начинало не нравиться, – за последнее время в городе появились дурные признаки, и вот сейчас, всматриваясь в этих девушек, беспечно выбегающих из дверей «Торгового дома Робинзон и Робинзон», Руф захватил всей рукой подбородок, и на большом лице его легли морщины крайней тревоги.

Прошло три месяца со дня, когда лунный шар, многие тысячелетия служивший лишь для бредней поэтов, был наконец использован с деловыми целями. За семь дней ужаса «Союз пяти» овладел двумя третями мирового капитала и двумя третями индустрии.

Победа далась легко, без сопротивления. «Союз пяти» увидел себя распорядителем и властелином полутора миллиардов людей.

Тогда им была передана в газеты крайне жизнерадостная статья «О сорока тысячах лет», в которые земля может спокойно и беспечно трудиться и развиваться, не тревожась столкновений с останками луны.

Статья как будто произвела благоприятное впечатление. Крыши были покинуты созерцателями, открылись магазины, и понемногу снова заиграла музыка в ресторанах и скверах. Но какая-то едва заметная тень печали или рассеянности легла на человечество.

Напряженная озабоченность, борьба честолюбий, воль, железная хватка, дисциплина, порядок, – весь обычный, удобный для управления организм большого города, – понемногу начал превращаться во что-то более мягкое, расплывающееся, трудно уловимое.

На улицах все больше можно было видеть без дела гуляющих людей. Тротуары и мостовые плохо стали подметаться, размножились уличные кофейни, иные магазины стояли по целым дням закрытые, к иным нельзя было протолкаться, и в этой сутолоке, среди болтающих чепуху девчонок, встречали директоров банков, парламентских деятелей, солидных джентльменов.

В деловых кварталах города, где раньше не слышалось иной музыки, чем шум мотора, треск пишущей машинки да телефонные звонки, – теперь с утра и до утра на перекрестках играли маленькие оркестры, и лифтовые мальчишки, клерки, хорошенькие дикталографистки отплясывали шими и фокстрот, а из окон деловых учреждений высовывались деловые люди и покатывались со смеху.

Полиция, – это было уже совсем тревожно, – ничего не имела против беспорядка, благодушия и беспечного веселья на улицах. У полисменов торчали цветы в петлице, трубки в зубах; иной, подойдя к перекрестку, где на составленных столах бородатый еврей пиликал на скрипке, и багровый германец трубил в корнет-а-пистон, и плясали растрепанные девушки, – поглядев и крякнув, – сам пускался в пляс.

В деловых учреждениях, на железных дорогах, на пароходах, – наблюдалась та же беспечность и легкомыслие. Замечания встречались добродушными улыбками, нагоняй или расчет – грустным вздохом: «ну, что ж поделаешь», – и не успеет человек выйти за дверь, – слышишь – уже засвистал что-то веселенькое.

«Союз пяти» начинал чувствовать себя как бы окруженным мягкими перинами и подушками. Он усиливал строгости, но они никого не пугали. Он печатал приказы, декреты, громовые статьи, – но газет никто больше не читал. А в то же время в кофейнях и на улицах, собирая толпу, какие-то юноши с открытыми шеями декламировали стихи туманного и тревожного содержания.

На заводах, фабриках, рудниках, – пока еще все обстояло благополучно, но уже чувствовалось замедление темпа работы, как будто система Тейлора стала размыкать стальные кольца… «Союз пяти» решил не медлить: в ближайшие дни произвести политический переворот, встать во главе правительства, объявить диктатуру и, – пусть даже брызнет кровь, – призвать человечество к порядку и дисциплине.