Виталий Чернов - Сын Розовой Медведицы. Фантастический роман

— Еще бы не помнить, Яков Ильич! Вы были для меня самым дорогим наставником в жизни.

— Ну-ну… Я вовсе не то хотел сказать, — нахмурился бывший учитель Ильберса.

— Зато я готов повторять это тысячу раз. Я в вечном долгу перед вами, — мягко улыбаясь, ответил Ильберс. — Это вы привили мне страсть к биологии, к науке.

Сорокин еще больше вздернул углы рта:

— Из умных людей ученых делать нетрудно. А вот из дураков мне это еще не удавалось. Эй, Манул! Ты чего там принюхиваешься?

Собака оглянулась и махнула хвостом, как бы приглашая следовать за собой.

— Небось куропаток унюхал. Он любит их погонять. Манул! Вернись!

Собака послушно вернулась, но в глазах была явная досада. Через минуту они и в самом деле увидели каменных куропаток. Красиво оперенный самец и сероватая самка кинулись в разные стороны, не взлетая, а лишь изображая раненых птиц. Резко, с надрывом, прозвучал крик самца. Манул бросился за ним, но окрик Сорокина снова вернул его.

— Дурачок! — сказал Сорокин. — У них же цыплята. И не стыдно тебе? Вот осенью охоться сколько влезет.

Манул пристыженно поглядывал на хозяина, прятал глаза. А тот продолжал урезонивать:

— Ты вот лучше волка поймай. Это по тебе. А то с маленькими хочешь связаться. И нужны-то они…

Он говорил с ним, как с человеком, и тот, казалось, как человек, понимал. Разговор кончился тем, что огромный мохнатый Манул привстал и на ходу лизнул Сорокину руку. Сорокин в ответ потрепал его по загривку — мир был восстановлен.

Ильберс удивился понятливости собаки.

— Я когда-то прочел Бандидата [17] Бандидат - автор священной книги древних персов. , - сказал он, — и не поверил тому, что он написал: «Без собаки не было бы человеколюбивых обществ». Теперь верю, глядя на вашего пса, Яков Ильич.

— Пес у меня отличный. Но все-таки пес. Что с него спросишь? А вот когда люди бывают псами — обидно. Кое-каким горе-охотникам нет ничего проще ухлопать маралиху с детенышем, подстрелить медведицу, едва она только с медвежатами из берлоги вылезет. Разве это по-человечески? Сперва мы уничтожаем блага природы, а затем хлопочем, чтобы восстановить их. Нет ничего глупее этих занятий. Природу надо беречь, дань с нее брать с умом.

Кончились березовые перелески, и снова пошел подъем, все круче, все дальше, в густое сплетение каменных и лесных трущоб. Солнце не доставало сюда. Но это еще было началом. Ореховый лес все гуще сплетался кронами. Шли согнувшись, выворачивая ступни, чтобы кромкой толстой подошвы вдавить в каменную почву рубец. Больше не разговаривали. Дыхание и без того стало жестким, прерывистым. Манул карабкался легче, впиваясь когтями лап в неподатливый грунт. Так и шли, теперь уже наугад. Какой человеческий след способен сохраниться в горах? Старые звериные тропы сгладились, новые вели не туда, куда нужно. Зарубки на деревьях давно заплыли, да и сами деревья стали не те.

Ильберс ухватился рукой за выступающий угол вросшего в твердь горы камня. Мимолетно отметил: обсидиан. Крепкий камень! Древние предки готовили из него топоры и ножи. С тех пор пробежала не одна сотня веков. Ильберс почти зримо ощутил связь времен. Воображение заставило оттолкнуться еще на столько же, но уже вперед. Ведь это когда-то будет. И какой-то человек с высоты своего века тоже посмотрит вниз и, может быть, более зримо, чем он, силой огромного ума увидит его, Ильберса, проникнет в его мысли и на какое-то мгновение станет им самим. Но что общее свяжет их? Кусок какого-нибудь железа? Да нет. Все этот же камень — обсидиан, вечный в своем безвременье.

Всего лишь четырнадцать лет назад где-то вот здесь же проходили люди, которых он знал. Они были молодые и сильные. Кто-то из них, возможно, тоже хватался за этот камень, чтобы подняться выше. Но их больше нет. А камень лежит. Зачем? Ильберс усмехнулся. Чтобы облегчить другому уже однажды пройденный путь или зло напомнить о человеческой ничтожности перед ним? Думай как хочешь. Он же силен молчанием.

— А-уф! — выдохнул Сорокин и присел на ствол какого-то дерева, давно упавшего от старости. — Передохнем.

Ильберс, не возражая, сел, достал из кармана куртки платок, отер с лица пот.

— Да, представляю себе, — сказал он, — сколько им требовалось сил и напряжения, чтобы здесь, в горах, жить и работать.

Он говорил о дундовской экспедиции, и Сорокин понял.

— Да уж наверно пришлось нелегко.

Их голоса вспугнули сову. Она забила крыльями, вылетая из дупла прямо над головами. Оба вздрогнули, а Манул громогласно бухнул октавой: «Ау, ау!»

Владычица тьмы, ослепленная светом, незряче глянула на людей, на собаку и кинулась в гущу темных зарослей. Они успели разглядеть только два огромных зеленых глаза и бесформенный ком серых перьев.

— Ух и страшилище! — засмеялся Сорокин.

Еще два раза присаживались, пока миновали ореховый лес. Потом идти стало легче. Подъемы здесь чередовались с ложбинами, ровными открытыми местами.

В час дня сделали большой привал. Умылись, приготовили чай.

— В блокноте Скочинского есть запись, — сказал Ильберс, потягивая из кружки крепкий горячий напиток, возвращающий уставшему телу бодрость. — Он пишет, что Кара-Мерген умудрялся проделывать этот путь за шесть часов. Значит, надо полагать, нам потребуется двенадцать.

— Если не все двадцать четыре, — улыбнулся Сорокин. — Мы же не знаем, какой он ходил дорогой. Для нас главное — найти Эдем. А таких эдемов здесь немало. Попробуй догадайся, тот или не тот. Карта всего не раскрывает.

— Что ж, будем искать по принципу: «Если вам везет — продолжайте, если не везет — все-таки продолжайте».

Сорокин аккуратно срезал с бараньей лопатки мясо, а срезав, протянул ее Манулу.

— Дали собаке мосол — хоть ешь, хоть гложи, хоть вперед положи, — сказал и добавил: — Придется тебе, дружок, потерпеть. Какую-нибудь дичину потом найдем, а пока и косточке будь рад.

Манул в знак согласия повилял хвостом, взял кость и прилег рядом. Так и пообедали все втроем.

В три часа снова были на ногах. Еще пять часов шли, карабкались, продирались, пока наконец не попали в зону яблоневых лесов. Солнце уже готовилось, чуть ли не завершив круг над горами, упасть в них и, обремененное усталостью, отдыхать до следующего утра.

Было прохладно. Стоянку сделали под скалой, в затишье. Развели костер, и Сорокин ушел налегке поискать какой-нибудь дичи. Вернулся скоро, огласив окрестности гор эхом выстрела. Ему удалось подстрелить улара. Два крупных куска зажарили себе, а все остальное отдали собаке, предварительно потомив в горячей золе и дав остынуть. Сорокин не кормил Манула сырым мясом, дабы не приучать его к кровожадности.

— Дичи, по всему видать, здесь много, — сказал он, — трех птиц вспугнул. Но две из них были самки.