Юрий Астров - Крылья

— Ну, смог, — промелькнуло в его мозгу.

Дочитав наговор, наш герой вытер со лба пот (почему-то холодный), уменьшил громкость приемника и стал ждать петушиного крика. Он должен был злиться на себя, на домового, на эту идиотскую ситуацию — но злости не было. Вообще не было никаких особых чувств.

Семен Орестович за свою довольно уже длинную жизнь видывал виды, порой и такие, какие среднестатистическому человеку вовек не увидать, да, пожалуй, и не услыхать; тем не менее убийство кошки, да еще таким невероятным способом, заставило его совесть заранее ныть. А вот убил — и нытье прекратилось. Не было ему жалко ни кошку, ни себя. Ругаться не хотелось, тем более нечистую силу вспоминать, что домовой как раз категорически запретил.

Ничего не хотелось.

Надо было просто отбыть ночное бдение, а затем — еще одиннадцать таких же. «Отнесемся к этому как к работе», — определил для себя Семен Орестович. «В экспедициях же дневальным приходилось бывать? Да еще всю ночь, да зимой! А тут — дома, в августе, благодать и растворение воздухов!».

Однако благорастворения особого — воздухов то есть — не было. Мясо варилось немытое, непотрошеное… Но и на блевоту не тянуло. Воняло, но терпимо.

Семен слушал радио, не вникая в болтовню дикторов и ди-джеев, подбрасывал в огонь полешки, пару раз подлил в котел воды… Думалось, наверное, но о чем — он понять не мог. Было не скучно, хотя и веселья не замечалось, никакой нечистой силы поблизости он не ощущал (и не рвался), — так и скоротал время, пока не услышал первый петушиный крик через три двора.

Снова надел перчатки, снял с таганка котел и отнес его в заранее приготовленную ямку. Накрыл досками, залил костер из припасенного ведра и пошел в дом.

Спать не хотелось. Хотелось помыться. Он включил колонку и стал набирать ванну.

Одиннадцать других ночей ничем не отличались от первой. Правда, на четвертый день он зверски напился, причем в одиночку, но — словно какой-то часовой механизм работал в его организме! — проснулся вовремя и с легкой головой, так что все успел, не опоздал. Нечистая сила не беспокоила, он отбыл все «собачьи вахты», как положено опытному матросу.

Когда на двенадцатую ночь запели петухи и Семен Орестович, надев перчатки, взялся за дужку котла, ему показалось, что кто-то разочарованно взвыл на разные голоса. Но обращать на это внимание он не стал, а сделал все, как суседка велел. Потом прутиком покопался в золе. Да, действительно, одна-единственная косточка. Взяв ее чистой ветошкой, в нее же косточку и завернул. Снова вымылся в ванне (теперь он делал это каждое утро), стал думать, как убить время — нетерпение его просто колотило! — и незаметно уснул в кресле.

В урочный час домовой ждал его на чердаке.

— Так, кость у тебя? Давай ее сюда.

Семен Орестович сунул тряпочку с костью в лохматую руку.

— Она! — повертев косточку перед глазами в свете луны, облегченно заявил домовой. — Ну, теперь и ко второму этапу переходить.

— А кость… что — у тебя останется?

— Конечно, — с нескрываемым удовольствием ответил суседка. — Она мне, собственно, ни к чему, но тебе — тоже, если ты Силы хочешь. Не понял? В том-то и смысл. Чтобы отказаться от маленькой Силы в пользу большой.

— А-а, — разочарованно протянул Семен.

— А что, хотелось небось невидимым пошляться? Хотелось, вижу… Да не придется пока. Теперь тебе надо неразменный рубль добывать. А как это делается — объясню, когда казенной угостишь. Что? Не принес?! Ну, тогда — до завтра, дорогой! — ехидно заявил домовой.

— Да принес, принес, — успокоил его Семен Орестович. — И даже селедку. Давно небось селедки не пробовал?

— Давно, — согласился собеседник. — Селедка — это славно. Наливай тады, чего сидишь?

После выпивки домовой, как всегда в таких случаях очень похожий на институтского доцента Корнева, рассказывающего, что по Гегелю во главе государства должен стоять монах (Корнев в своих юношеских конспектах пропустил в слове «монарх» букву «р»), стал объяснять:

— Вторая ступень — это искус. Будешь добывать неразменный рубль. Э, нет, рубль не годится, что на него сейчас купишь? Гусь-то рублей четыреста стоит, надуют тебя, как пить дать! Да и где они, серебряные-то рубли? Проси неразменный бакс!

— У кого его просить? В банке «Империал», что ли? — поинтересовался Семен.

Домовой хихикнул.

— У нечистой силы. В банке, наверное, такой доллар есть, да кто его тебе дасть? Ладно, хватит веселиться, слушай и запоминай…

Давненько Семен Орестович не бывал на куличевском базаре. (Именно так, а не рынком, называли его все.) Городской базар на церковной площади славился в давние времена на всю губернию. Это была не ярмарка, привязанная к какому-то празднику, — постоянно действующий рынок! Но съезжались на него со всех концов немалой округи, ехали, бывало, сутками: даже из Ростошей, даже из Рязанки, из казачьего края. Тут во времена оны торговали лошадьми, мясные ряды разве что верблюжатину не предлагали, — а медвежатина случалась.

Нет сейчас в этих местах медведей, повывели. И лошади спросом не пользуются, а если кому надо — езжай в Хреновское на конезавод, покупай выбраковку, в Куличе не купишь. Зато вещевой рынок тут огромный, не уступит иному областному центру. Продавцы с Украины, Молдавии, даже Казахстана, барахло китайское, тайваньское, турецкое, румынское… А дальше — большущий павильон: здесь торгуют съестным. И, конечно, одним лишь местным, своего производства.

Семен даже умилился, увидев горшки с варенцом (здесь его называли кислым молоком), покрытым коричневой пенкой: с детства не встречал. Да и в Куличе-то такого варенца не было всю эпоху развитого социализма, а сейчас — пожалуйста! Рука сама полезла в карман за кошельком, но вовремя остановилась на пол-дороге. Нельзя! Не за этим пришел!

— Сеня! — раздался радостный крик сзади. Семен не оглянулся. Это мог быть знакомый, — ничего, не обидится, а и обидится — невелика беда. А мог быть просто морок. Да, морок, потому что сейчас уж точно он: не может посреди павильона стоять голая девка! Она подмигнула Семену Орестовичу, но тот с каменным лицом прошел мимо. К девке разлетелся какой-то мужик, явно пьяный, попытался схватить ее за грудь — та вдруг исчезла, как не бывало. Мужик ошеломленно замер на месте, потом, пробормотав: «Домой, спать, спать…», развернулся и пошел к выходу. Значит, допился до белой горячки. Больше никто девку не видел…

Вдруг сбоку раздался грубый мат, затем звук крепкого удара, бабий крик… Через мгновение завязалась серьезная драка. Где-то уже свистел милиционер. Семен, не обращая внимания, не повернув даже головы, прошествовал дальше. Вот оно, искомое: живой гусак.