Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

«К чертовой матери их, – соглашается Верещагин. – Только я на самом деле сидел вниз головой. Честное слово».

Директор смеется с видом: что, мол, требовать с гения. «Значит, исправил ошибку и сделал Кристалл?» – спрашивает он.

«Сотворил, – поправляет Верещагин. – Хочешь, покажу, в чем была ошибка? Дай-ка чистый листок».

Директор достает пачку бумаги, но потом вдруг смущается и, поколебавшись, прячет обратно в стол. «Эта чертова административная работа, – говорит он. – Конечно, циклический интеграл от нелинейной функции я еще возьму, но многое подзабыл… Боюсь, что не все сумею понять. Уж «не секу», как выражается нынешняя молодежь. В наше время говорили «не петрю». Так вот, не петрю я уже…»

Он умолкает, и в наступившей тишине слышны только шаги Верещагина, который давно не сидит, а ходит по комнате, заложив руки за спину, и осматривает стены. На стенах ничего нет, но Верещагин смотрит внимательно, иногда останавливается, склоняет набок голову – он ведет себя, как в музее.

«Даже страшно идти в твой подвал, – признается директор. – Веришь, поджилки трясутся. Одним словом, исторический момент», – говорит он.

И тоже начинает ходить по кабинету, заложив руки за спину – то ли в подражание Верещагину, то ли просто так.

«Думаешь, в историю войдет момент, когда его увидишь ты? – обижается Верещагин и, проходя мимо директора, смотрит с вызовом. – Исторический момент уже был – когда его увидел я».

«Разумеется, – директор спешит согласиться, даже резко меняет курс, семенит за Верещагиным. – Ну, пошли. Глянем. Пора. Я весь в нетерпении. Я его увижу? Он, говоришь, прозрачен и невесом?»

«Он чуть преломляет, – успокаивает Верещагин, обходя письменный стол. – Захочешь, увидишь. Но, главное, ты его пощупаешь. Он твердый, упругий и теплый, как…»

«Грелка, – подсказывает директор и натыкается на стул, – тот с грохотом падает, но директор не поднимает его, ему некогда, он едва успевает за Верещагиным, тот прибавил ходу. – Как грелка, да?»

Сравнения у него всегда неуклюжие и грубоватые, на этот раз он тоже не отличился, но Верещагин не возражает: пусть будет грелка. «Как грелка, – соглашается он. – Еще с медузой можно сравнить, только медуза похолодней ».

«Давай сравним с теплой медузой», – предлагает директор, пытаясь обогнать Верещагина, чтоб заглянуть ему в лицо. Он немного ошалел от свалившейся на него новости и в странности разговора сейчас мало уступает Верещагину; впрочем, в глубине его делового мозга шевелится вполне деловая мысль, что вот ведь не сегодня завтра придется писать об удивительном Кристалле в газеты или давать интервью, так что неплохо бы уже заранее обзавестись каким-нибудь подходящим сравнением. «На что похож ваш кристалл?» – спросит проныра-журналист. «На подогретую медузу», – ответит теперь директор, впросак не попадет. Нужно только выучить выражение «Подогретая медуза» на английском, французском и немецком языках, думает он, потому что, если доверить это дело переводчикам, обязательно перековеркают.

«Подогретая медуза сдохнет», – высказывается Верещагин, но не в том смысле, что возражает. Можно считать, он приемлет сравнение с подогретой медузой, хотя немного жалеет ее.

«Это переворот, – плетясь за ним, говорит директор – задумчиво, как бы сам себе. Они оба устали и идут теперь медленно. – Не только в науке, но и в технике. Ведь он обязательно найдет практическое применение, как ты думаешь?»

Верещагин прекращает ходьбу. Стоит как вкопанный.

«Это меня не касается, – говорит он с надменностью женщины, которой любовник пожаловался на радикулит, разыгравшийся у него от любовных трудов. – Это вам, практикам, думать. Уж как-нибудь приспособите его к делу, в этом вы мастера. Может, станете набивать им подушки».

Директор натыкается на Верещагина, он очень удивлен: «Подушки? Кристаллом?»

«Ты все время забываешь, что он мягкий, – говорит Верещагин, отбегая в сторону, – и теплый, как нагретая медуза, только совсем не мокрый. Если его засунуть в наволочку, будет очень удобно и приятно спать».

«Он не излучает?» – спрашивает директор. Его тревожит вопрос о влиянии Кристалла, засунутого в наволочку, на здоровье простых спящих людей, а также внезапное исчезновение Верещагина. Его нет нигде. И шагов не слышно. Директор озирается, с испугом думает, не сошел ли он с ума. Так второй раз уже в этом кабинете возникает мысль о безумии.

«Абсолютно безвреден, – доносится вдруг голос из-за шторы. Директор обрадован – вон он где, оказывается, пропавший, перегнулся в открытое окно, тень его зада темнеет на розовой шторе. – Спи хоть сто лет», – говорит Верещагин, будто с улицы.

Его голос врывается в кабинет вместе с дребезжанием проезжающих грузовиков, скрипом тормозов и шелестом шин легковых автомобилей.

«Подушки – это ерунда, – высказывается директор и отдергивает штору. – Найдем применение и получше. Он дорогой?»

«Не дороже ваты», – отвечает Верещагин, что-то рассматривая на улице.

Прохожие, слыша несущиеся сверху слова о чем-то дешевом как вата, задирают головы; возможно, они думают, что это голос с неба.

Два тысячелетия молчал Бог и вдруг заговорил о чем-то смехотворно низком по цене.

«Пошли, – говорит директор, он обращается к заду Верещагина. – Применение найдем, для этого большого ума не надо. Ей-богу, поджилки трясутся».

Они выходят из кабинета, спускаются по лестнице, игнорируют лифт, не отвечают сотрудникам, которые здороваются – главным образом с директором, одни – почтительно, другие – весело, третьи говорят: «Что-то раненько вы из отпуска», четвертые: «Вы очень посвежели», – и смертельно обижаются, так как директор ничего не отвечает, даже не смотрит в сторону приветствующих, игнорирует спрашивающих, они не знают, что у директора трясутся поджилки, они думают, что он обюрократился или получил назначение в министерство.

«Слухи о создании Верещагиным Кристалла что-то не подтверждаются, – сказал представитель сыраквашагской цивилизации, член Высшего Совета, один из главных Архохронтов обеих Вселенных, подползая к коллеге – чертовауймаголовцу, тоже члену Высшего Совета и тоже Главному Архохронту. – Считаю, что перевод в класс «ню» с предоставлением почетного права бесполого размножения придется пока притормозить».

Чертовауймаголовец кивнул – второй головой справа. «Эти сведения поступили и ко мне, – ответил он ртом четвертой головы, считая от середины влево. – Но я не очень им доверяю. Некоторые внутренние голоса подсказывают мне, что на Верещагина можно положиться».

«А по-моему, он все-таки или мистификатор, или неудачник, – возразил сыраквашагец. – Или просто больной».

«Мне хочется верить в Верещагина, – сказал чертовауймаголовец. – Думаю, что не следует торопиться с выводами. Поживем – увидим».