Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Поэтому естественней предположить, что дверь распахнулась от других причин. Не было никакой кнопочки. А предательство было.

Ну, а после того как дверь распахнулась уже во всю ширь, стало возможным с полной уверенностью заявить, что дело не в кнопочке. Потому что в кабинет входит Верещагин. Это он распахнул дверь.

Верещагин входит бледный, собранный, энергичный. И в скорости, с какой он приближается к столу, сказывается еще разгон, взятый на седьмом этаже.

«Слушай, Пеликан, – говорит Верещагин, в его голосе нет уже прежней оторванности от тела. – Ты считаешь меня сумасшедшим, я знаю. Может, ты уже санитаров вызвал? »

«Никого я не вызывал!»- отвечает директор – сердито, нахмуренно. Лжет.

«Слушай, Пеликан, – говорит Верещагин. – Кристалл был на самом деле. Вернее, он есть. Но он уплыл, Ты должен мне поверить. Кто-то отпер дверцу сейфа»,

«Кто же мог ее отпереть?»- спрашивает директор

Время тянет.

«Любой, – говорит Верещагин. – Я бросаю ключи где попало. Я допускаю даже, что сам забыл запереть. Но все это второстепенные детали. Главное, Кристалл был. Он есть».

«Был, да сплыл», – говорит директор. Он ждет санитаров с минуты на минуту.

«Ты засадишь меня в психбольницу, а через десять лет кто-то изобретет Кристалл снова, – говорит Верещагин. – И тогда вспомнят обо мне. Спросят: кто засадил его в эти сумасшедшие стены. И выяснится: Пеликан. И тебе скажут, вызвав куда следует: стыдно, товарищ Пеликан, вы затормозили развитие отечественной науки на целых десять лет. Хорошо еще, если одним стыдом отделаешься».

И, сказав это, Верещагин смотрит на директора веселым круглым взглядом, чуть окрашенным сумасшествием, как река розовым, когда солнце только восходит и еще не печет.

«Ну, это ты брось!» – говорит директор и отводит взгляд в сторону, – во-первых, потому что соврал насчет санитаров, а во-вторых, боится, что сам сойдет с ума, если будет долго выдерживать верещагинский круглый веселый взгляд.

А Верещагин – может, чувствуя директорский испуг – все смотрит и смотрит, а когда директор, обороняясь, отворачивается совсем, чуть ли не затылок подставляя верещагинскому взгляду, говорит ему: «Что же ты не смотришь мне в глаза?», на что директор, оправдываясь, бурчит: «Уже вышел из возраста в гляделки играть». И чтоб хоть как-то оправдать свое отворачивание, начинает внимательно рассматривать висящую за его столом карту мира, как будто не вернулся уже из отпуска, а только собирается и вот прикидывает, куда бы поехать и, похоже, склоняется к мысли, что лучше всего на Огненную Землю – именно эта область планеты перед его глазами, – увидеть места получше (например, Калифорнийское побережье с роскошными пляжами, отелями и дансингами) можно лишь взобравшись с ногами на стул или, по крайней мере, хотя бы задрав голову, а он не хочет, боится – замер директор, скован страхом и неловкостью, вот и выходит – надо ехать на Огненную Землю.

Верещагин тоже смотрит на карту, где их город официально не значится, слишком мал, однако усилиями местного художника все же проставлен в виде яркого кружочечка, эдакого красного солнышка, от которого во все стороны брызжут, тем же художником нарисованные, разной длины лучи – самых отдаленных уголков земного шара достигают некоторые из них, упираются острыми кончиками в какие-нибудь чужие страны или всемирно известные города, как бы согревая их, а на самом деле просто показывая таким условным лучеиспусканием, что данные согретые страны и города систематически покупают продукцию института, а точнее сказать: цеха, которым руководит Верещагин, разглядывающий сейчас эту карту и ожидающий санитаров – уж они-то вывернут ему ручки за спину, уж они-то наденут на него крепкую рубашечку!

Это, конечно, если Верещагин будет сопротивляться. Если же он проявит благоразумие и подчинится обстоятельствам, то его поведут к машине как принца – санитары угодливо засеменят вперед, почтительно распахнут все случившиеся на его пути двери, а на лестнице постараются развлечь каким-нибудь легким разговором; может, даже расскажут анекдот.

Верещагин обращает внимание на следующее обстоятельство: ни один лучик в Огненную Землю не упирается. Он говорит директору: «Хочешь поехать туда установить торговые связи?»

Директор сильно вздрагивает: он действительно думал сейчас о чем-то подобном. То есть сначала он смотрел на эту самую Огненную Землю просто чтоб не смотреть на Верещагина, по потом стал представлять себе, как там, должно быть, холодно, дико и неуютно, так же, наверное, как и в его сейчас душе, ожидающей санитаров, потом порылся в памяти, вспоминая, как называется живущий в этом неуютном краю народец – по телевизору как-то показывали: бедные, полуголые люди, питающиеся каракатицами, слизняками и моллюсками, – и вот, пока он так размышлял, Верещагин хранил молчание, но стоило директору, после всех этих мыслей о холоде и каракатицах, подумать вскользь: «Никто тут не покупает наши искусственные драгоценности», – как Верещагин сразу же и спросил: «Хочешь поехать установить торговые связи?» От этого телепатического акта директор и вздрагивает. «Я тебе поражаюсь, – говорит он, оборачивается и смотрит Верещагину прямо в глаза. – Я тебе поражаюсь. Иногда ты проницателен, четок мыслью, интуиция у тебя как у бога. И тогда мне хочется в тебя верить. Я все тогда вспоминаю: и твою дипломную работу, и отношение к тебе Красильникова… Одним словом, я говорю себе: Верещагин гений, и преступление ограничивать его инициативу. Если хочешь знать, я в отпуск уезжал и чувствовал: Верещагин что-то затевает, что-то у него зреет… Я, конечно, мог пресечь, но подумал: пусть… Да, свою голову я подставлять не хотел. Рад был, что в мое отсутствие. Но, знаешь, что я сказал своему заместителю? Перед отъездом? Я сказал ему: у Верещагина все идет по плану, можешь туда не заглядывать, дела там простые. Хотя знал, что с тобой простоты не бывает… Но в другие моменты мне кажется, что ты просто дурак, да еще с опасным психическим заболеванием. Неудачи, творческое бесплодие, голодное честолюбие – когда у человека это годами, десятилетиями, он становится опасным для общества… Вот я уезжал и думал: кому я развязываю руки – гению или Герострату? И сегодня – когда ты говорил о своем Кристалле – это одно, а когда потом прыгал по цеху и хватал воздух руками… Зачем ты хватал воздух руками?»

Верещагин удивляется: «Неужели непонятно? Я ловил Кристалл ».

«Вот тогда я и подумал: или он опасно болен, или дешевый авантюрист… А что бы подумал ты? На моем месте? Представь все это со стороны: человек кричит, что создал кристалл, который человечеству и не снился, ему веришь, потому что он зовет: идем, мол, покажу, – идешь, ну, а там сейф почему-то вдруг оказывается открытым, кристалл почему-то вдруг, оказывается, улетел, как воздушный шарик… Что бы ты подумал? Тебе не кажется, что во всей этой истории проглядывает методология детской лжи?»