Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Девочка не сказала о вороне, что она проклятая. Это Верещагин от себя в уме добавил.

Через несколько минут он собственной рукой достает из клетки – из-под вороха перьев и тряпок – ключ, все закончилось благополучно, он очень рад, настроение у него наконец-то поднялось, он трясет руку девочке с такой благодарной пылкостью, что та смущается и краснеет, от чего ее лицо становится некрасивым и добрым, а до этого девочка выглядела страшной злюкой, некрасивой же была все равно. Так что она только выиграла от смущения.

Итак, Верещагин трясет руку девочке, девочка, краснея, хорошеет, ворона сидит на крыше своей клетки с видом мрачным, но покорным – она уже привыкла, что сюда то и дело врываются люди и с помощью грубой силы отнимают у нее добытое умом и хитростью, – значит, вот такая сцена происходит, и в этот момент Верещагин слышит – опять за спиной! – знакомый голос: «Здравствуйте».

Он оборачивается и – кого видит? Он видит девушку Тину, с которой познакомился посреди реки, от которой убежал вечером, о которой совсем недавно с приятной грустью вспоминал. Она стоит рядом с вонючей клеткой лисенка, смотрит сияющими глазами на Верещагина, а тот не находит ничего лучшего, как сказать: «Вы что тут делаете?» «Я здесь работаю», – отвечает девушка Тина и принимается рассказывать Верещагину о живом уголке, – тоже не нашла ничего лучшего. Она рассказывает о вонючем лисенке, который должен питаться регулярно, о хомяке, кролике, вороне – все они, оказывается, должны питаться регулярно, чуть ли не по часам, как какие-нибудь язвенники или инфарктники, кроме вороны, питающейся безрежимно, чем бог послал, так как она свободна и летает по городу где хочет. А Верещагин в ответ, смеясь, рассказывает о своей беде: да, действительно, говорит, ваша ворона летает где хочет, у меня ключ украла, – ах, ключ, – да, ключ, – они оба, вместе – Верещагин и Тина, – смеются, а девочка стоит в стороне, кусает губы, лицо у нее злое-презлое, ничего симпатичного на нем не осталось, но ее можно понять: еще минуту назад ей горячо трясли руку, говорили ласковые слова, и вдруг – на тебе! – забыли, бросили, никакого внимания, ветрено поступил с нею Верещагин, бессердечно, завлек и бросил, долго теперь эта девочка не освободится от уверенности, что все мужчины негодяи.

«Я тоже знаю одну ворону, – говорит Верещагин возбужденный встречей. – Она живет у моих соседей, они собираются ее выбросить». – «Выбросить ворону нельзя, – ехидно возражает обделенная вниманием девочка, мстит Верещагину. – Ее бросишь, а она взовьется». «Не взовьется, а погибнет, – поправляет Тина. – Если птица долго жила у людей, она уже не сможет самостоятельно добывать пищу». «Возьмите ее в свой уголок! – восклицает Верещагин. – Замечательная мысль, правда? Только у этой вороны большой недостаток…» – даже о недостатке он говорит с восторгом, – такое прекрасное у него сейчас настроение. «У нее сломана ножка? – спрашивает Тина. – У нас есть стрептоцидовая мазь». – «Она лает – говорит Верещагин. – Соседи пишут жалобы, потому что она лает на их собаку». «Вы и сосед», – уличила девочка. «Ты думаешь, он один сосед? – защищает Тина. – Другие пишут», – она все замечательно поняла. «Правильно!» – хвалит Верещагин. «Вы думаете, мы маленькие? – говорит девочка. – Вороны не лают. Это даже не остроумно. Вы хоть врите как люди». «Я устрою вам эту ворону, – решительно заявляет Верещагин. – Идемте. И если она не лает, плюньте мне в лицо».

Девочка засмеялась – злорадно и с предвкушением. Она первой согласилась идти за вороной. Тина, конечно, пошла тоже, но это путешествие закончилось неудачей – они опоздали: жена ассенизатора, сильная Марианна, уже занесла ворону. «На кладбище, – сказала она. – Сегодня утром».

«Вот видите – занесла, а не выбросила. Все вы врете» – уличила Верещагина озлобленная девочка, когда вышли на улицу. «Чего ты на меня взъелась? – спросил расстроенный Верещагин. – Скажи лучше, как тебя зовут, и после этого мы сделаем один замечательный поступок». – «Верой ее зовут, – сказала Тина. – Какой поступок мы сделаем?» – «Поедем на кладбище, – объявил Верещагин. – Разыщем ворону, и вы услышите, как она лает, собственными ушами». – «Она лает не ушами, – сказала Вера. – Опять врете». – «Ну и характер! – изумился Верещагин. – Я кое-кому не завидую». – «Кому это вы не завидуете?» – спросила Вера. «Твоему будущему мужу», – объяснил Верещагин. «Вы моего мужа не троньте, – сказала Вера. – Когда он будет, вы уже умрете». – «По-твоему, я на ладан дышу?» – спросил Верещагин. «Ладан! – возмутилась Вера. – Скажете тоже. И слова такого нет».

Они облазили все кусты, осмотрели все деревья, но найти ворону не сумели. То ли она улетела с кладбища, то ли сдохла уже, или специально пряталась. А может, встретила бездомную собаку и убежала с нею лаять, или ее съела кошка. Мало ли что могло произойти.

Верещагин вдруг сел, а потом и лег на траву, хотя не собирался ни садиться, ни ложиться. Он весь день был бодрым, активно и весело руководил поиском, бросался в гущу каждого куста, а тут – словно споткнулся и упал – сел, лег, замер в неподвижности, скованный невидимой внешней силой, которой попытался противиться, но не смог и удивился.

«Вы чего разлеглись? – спросила Вера. – Целый день нас здесь водите, а теперь разлеглись. Порядочные люди так не поступают». – «Порядочные люди вообще не поступают», – вяло отозвался Верещагин. Шевелить языком он еще мог, губами тоже, но руки и ноги лежали как парализованные. «Если поступать, обязательно сделаешь что-нибудь плохое», – добавил он. «Скажите!»-возразила Вера. «Для порядочного человека лечь на траву – преступление», – пробормотал Верещагин, как во сне.

Тень от ближайшего дерева рассекала его лицо на две равные части. Один глаз оказался в тени, можно было считать, что ему повезло, потому что другой, ослепленный солнцем, страдал. Подумав, Верещагин закрыл страдальца, которому не повезло, – веки еще подчинялись, как язык и губы, рук же и ног он совсем уже не ощущал. «Ну и ну!» – сказал он себе.

«Почему ложиться – преступление?» – спросила Тина. Ее голос прошелестел в ушах, как тихий ветерок, «Тот, кто ложится, всегда кого-нибудь давит, – ответил Верещагин. – Сколько подо мной козявок погибло». – «Но вы же нечаянно», – возразила Тина, пытаясь оправдать его жестокость, Верещагину приятно было это сознавать. Но он сказал: «Увы, ложась, я знал, что кого-нибудь раздавлю».

И снова испытал приятное чувство. На этот раз оттого, что не покривил душой.

Такое нашло состояние: все приятно. «Сейчас закрою второй глаз», – подумал он. Но пока не закрыл.

«Что ты его слушаешь? – сказала Вера. – Он болтает и болтает, что в голову придет, а ты, дура, слушаешь». – «Самая главная мечта моей жизни, – вдруг снова заговорил Верещагин, – лечь вот так на траву, раздавить козявку и чтоб в этот момент прилетел с неба метеорит и насквозь пронзил мое сердце». – «Все у него не как у людей, – проворчала на это Вера. – Лежит себе и дурь порет». – «Так со взрослыми разговаривать нельзя», – сделал замечание Тина. «Эта Вера совсем обнаглела, – подтвердил Верещагин. – Мне грубит и вас почему-то называет на «ты». Ты почему Тину называешь на «ты»?» – спросил он у Веры и тут вдруг вспомнил: в первую встречу он тоже называл Тину на «ты», а теперь почему-то на «вы» перешел. «Мы живем в одном доме, – объяснила Тина, – и очень давно познакомились. Мне было девять лет тогда, а ей – пять». – «Все! – сказала Вера. – Я пошла! Ты как хочешь, а я пошла!» Но вместо того чтоб уйти, присела возле Верещагина. Вывернутый гнилой пень лежал рядом, и вот Вера присела на него. «Сколько здесь рассиживаться! – закричала, усаживаясь поудобнее.- Возле этого, лежит себе! Где ваша ворона? Я пошла!» – и не тронулась с места. «Посидим, пока луна доплывет до этого дерева», – сказала Тина и тоже села на пень. «Какая луна? – опять закричала Вера. – Никакой луны, на небе солнце, ты просто ненормальная стала!»