Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

«Боже! – говорит он себе. – Господи! Как я влип! Что мне делать?»

Он бросается надевать брюки, потому что до этого был в трусах, он вспоминает, что небрит, но бриться уже, конечно, поздно, он думает: сразу открывать дверь после ее иконка или выждать немного? Лучше выждать – никакой торопливости, никакой суеты, пусть все будет размеренно и солидно; главное, не выдать свой испуг…

Он ищет папиросы, закуривает, осматривает себя. Он готов к приему гостьи: все застегнуто, в левой руке дымящаяся папироса, в правую он берет журнал «Физический вестник».

Журнал попался февральский, давно прочитанный, но это не имеет значения. Важно нагрузить себя вещами, чтоб, когда откроет дверь, Тина увидела, как он занят.

Все получается замечательно: едва он успевает распределить папиросу и журнал между левой и правой рукой, как Тина резко и отрывисто звонит в дверь – впрочем, цепкость характеризует, скорее, свойства самого звонка, и Тину – только отрывистость.

Верещагин открывает не сразу – то есть он хочет сразу, он уже забыл о своих планах помедлить и бросается и прихожую сломя голову, но происходит заминка: от слишком поспешного рывка к двери у него слетает с ноги тапочка и уезжает под диван.

Встречать Тину с босой ногой, конечно, неудобно, Верещагин заползает под диван, там мрак, тапочка не видна, зато резко выделяется своей белизной лист бумаги, – это из черновика, догадывается Верещагин, вытаскивает его на свет божий и поражается: столбики формул, одна под другой, и каждая в рамочке, – что-то не припомнит он такого в своих черновиках, но почерк, без сомнения, его, верещагинский, – достаточно беглого взгляда, чтоб почувствовать значительность написанного, вот это да! Ценнейший листок! – только сейчас некогда праздновать находку, за дверью подозрительно молчат; может, Тина, не дождавшись, ушла, – Верещагин мчится к двери вдруг замечает: босая нога! где тапочка? Ах, осталась под диваном, он снова лезет под диван, – там кромешная тьма, прежде хоть листок освещал это мрачное подземелье – распластавшись в узком темном пространстве, Верещагин делает руками движения, словно плывет стилем брасс, наконец нашаривает тапочку и в обутых ногах бежит открывать дверь.

«Прошу!» – говорит он Тине. Ни папиросы, ни журнала в его руках, конечно, нет, эти атрибуты деловитости он в спешке растерял. «Прошу, – говорит он. – Входи».

Он усаживает Тину на диван, сам садится в кресло напротив, в его руках папироса и журнал, незаметно подобранные с пола. Он снова поджигает папиросу, поскольку та успела погаснуть, и спрашивает: «Как дела?» – иронически улыбаясь при этом, чтоб Тина, не дай бог, не подумала, будто он не знает, насколько банальны вопросы такого рода, – более интересного начала для разговора он придумать не сумел, так вот хотя бы ироническая улыбка.

«Вы сказали, что хотите на мне жениться, – говорит Тина с ужасающей деловитостью. У нее даже туповатый вид из-за этой деловитости. – Если правда хотите, то идемте быстрее».

«Куда?» – спрашивает Верещагин. Он сегодня дурак дураком. Несообразительный.

«В загс, – говорит Тина. – Я уже узнала адрес. Это недалеко».

Журнал в руках Верещагина вздрагивает, а в горле клокотнуло, как у умирающего. Он удивляется этому звуку не меньше Тины.

«Что с вами?» – спрашивает та.

«Идем!» – говорит Верещагин и поднимается. Он открывает ящик стола, берет оттуда деньги. Кроме того, он кладет в карман папиросы и зажигалку. Дойдя до двери, он говорит: «Я забыл паспорт», – и возвращается в комнату. Душа его дрожит и поет тоненьким-претоненьким голоском – то ли младенческим, то ли старческим. «Ты взяла паспорт?» – спрашивает он у Тины. «Взяла».

Они выходят на улицу.

Они окунаются в море оранжевости и идут по его дну медленно и молча. Только однажды Верещагин спросил: «Ты летала когда-нибудь в самолете?» – «Да, – сказала Тина. – Почему вы спрашиваете?» Он не ответил,

А спросил вот почему. Ему представилось, как они с Тиной гуляют по Крымскому берегу Черного моря, что-то вроде свадебного путешествия. Тина – в кремовой шерстяной юбке, Верещагин – в своем голубом костюме. А Черное море – зеленое.

А чтоб побыстрее туда добраться – самолетом.

Они подходят к новенькому красивому зданию, у входа и которое – табличка вишневого цвета. «ЗАГС» написано ми этой табличке. Золотыми буквами. Тина решительно направляется к этой табличке, то есть к входу в здание.

«Не пойду я туда», – вдруг говорит Верещагин и останавливается.

Тина тоже останавливается.

«Вы передумали?» – спрашивает она.

Точно, передумал. Вернее, опомнился. «Нет уж, дудки», – говорит он себе. Удивительное дело: он с детства знает это слово: «дудки», но никогда не было случая употребить, вот только теперь наконец выдался подходящий момент. «Нет уж, дудки», – он говорит про себя, а «Не пойду я туда» – уже вслух. «Вы передумали?» – спрашивает Тина. Верещагин врет: «Там работает одна моя знакомая, – он имеет в виду – в загсе. – Я только что вспомнил». – «Ну и что?» – удивляется Тина.

Ничего она не понимает. «А как ее зовут?» – спрашивает.

«Ира», – придумывает Верещагин.

«Я все поняла, – говорит Тина, поразмыслив. – Вы когда-то были в нее влюблены. Поэтому вам сейчас и неудобно», – это очень удачная с ее стороны гипотеза, Верещагин обрадованно поддерживает. «Твоя догадка где-то в окрестностях истины, – полусоглашается он. – Конечно, особенно влюбленным я не был. Но все-таки, что ни говори – роман».

«Вы целовались с нею?» – спрашивает Тина.

«Ого! – говорит Верещагин. – Еще как!»

Он даже хочет сказать «взасос», но не решается. К тому же он думает, что сказанного и так достаточно, чтоб отбить у Тины желание идти с ним в загс, но ошибается. Тина говорит: «Идемте», – и даже тянет его за рукав, – роман с работницей загса не произвел на нее должного впечатления, а Верещагин очень на это рассчитывал.

«Подожди, – просит он. – Постой. Вот какое дело: понимаешь, нас все равно сейчас не зарегистрируют. Там правило: сначала нужно подать заявление, а потом прийти через месяц. Одним словом, это такая волокита, просто голова кругом идет. Бюрократизм, просто ужас. Ты думаешь, можно вырвать из тетрадки листок и написать заявление на нем? Ошибаешься! У них есть специальные бланки. Кажется, розового цвета. Значит, сначала приходишь и просишь: дайте бланк розового цвета. А если разводиться – синего».

«Вы знаете все правила, – уныло констатирует Тина. – Вы это сейчас придумали – с бланками, или уже когда-то бывали?»

«А то, – говорит Верещагин. – Конечно, протоптал дорожку. Мне, слава богу, не восемнадцать».

Тина задумывается. Верещагин смотрит на нее с надеждой: девушки не любят женихов, уже побывавших в загсе: он надеется, что теперь-то Тина в нем хоть немножко все-таки разочаруется, но она снова тянет его за рукав: «Пойдемте возьмем бланк розового цвета».