Роберт Хайнлайн - Двойник (другой перевод)

— Друзья и сограждане! Сейчас я передам слово Верховному Министру…

И передача переключилась на мою победную речь.

Я сидел и прямо-таки купался в ней, все мои чувства перепутались, но они были приятны и радостны до боли. Речь была отличная, я над ней хорошо поработал.

На экране я выглядел усталым и измученным, но спокойным и уверенным. В общем, все было тип-топ.

Я как раз дослушал до места «так пойдем же вперед, неся свободу всем…», когда услышал за спиной какой-то шорох.

— Мистер Бонфорт, — начал я… — Док! ДОК!!! Скорее! На помощь!

Мистер Бонфорт цеплялся за меня правой рукой и, напрягая все силы, старался сказать мне что-то, видимо, очень важное, но было поздно, губы не повиновались ему, а его казавшаяся непобедимой воля была бессильна перед слабостью плоти.

Я обнял его. Вздох перешел в дыхание Чейна-Стокса [18], и смерть наступила почти незаметно.

Дак и Капек спустили тело на лифте. Я им был не нужен.

Пришел Родж, похлопал меня по плечу и опять ушел. Пенни тоже пошла вниз. Я встал и вышел на балкон — мне нужен был свежий воздух, хотя воздух там был тот же, что и в комнате искусственный.

Они убили его. Враги убили его так же верно, как если бы воткнули нож в спину. Невзирая на все трудности и опасности, которые мы пережили, в конце концов они все же достали его.

«Гнуснейшее из всех убийств!»

Мне казалось, что внутри меня все мертво, все окаменело от шока. Я видел умирающим самого себя…

Я видел, как умирал мой отец. Теперь я понимал, почему так редко удаются операции по разделению сиамских близнецов. Вот и я тоже умер.

Не знаю, как долго я пробыл на балконе. Очнулся от голоса Роджа за спиной:

— Шеф!

Я обернулся.

— Родж! — сказал я зло. — Никогда больше не называйте меня так, прошу вас.

— Шеф, — настаивал он, — Вы же знаете, что вы обязаны сделать, не правда ли?

Голова у меня кружилась, лицо Роджа расплывалось перед глазами. Я не понимал, о чем он говорит, да и не хотел понимать.

— О чем вы?

— Шеф… Человек может умереть, но представление должно продолжаться. Вы не можете бросить нас в такую минуту.

Голова раскалывалась от боли, глаза не могли ни на чем сфокусироваться. Мне казалось, что он то подплывает ко мне, то отдаляется, хотя голос звучал одинаково громко.

— … отнять у него шанс завершить свой труд. Вы обязаны сделать это ради него. Вы должны его воскресить.

Я встряхнул головой и сделал мощное усилие, чтобы овладеть собой и ответить ему.

— Родж! Вы сами не понимаете, что говорите. Это же чудовищно! Это, наконец, просто нелепо. Я не государственный деятель. Я только жалкий лицедей. Мое дело — корчить рожи и потешать зрителей. Больше я ни на что не гожусь.

К своему ужасу я услышал, что говорю голосом Бонфорта.

Родж внимательно поглядел на меня.

— А по-моему, вы совсем неплохо справлялись с делом.

Я попытался изменить голос и вернуть себе способность контролировать происходящее.

— Родж! Вы просто не в себе. Когда вы успокоитесь, вы поймете, как смехотворно ваше предложение. Вы правы, представление должно продолжаться, но не так, как предлагаете вы! Сделать надо вот что — и это единственный выход — вам следует самому занять его место. Выборы выиграны. У вас большинство — занимайте его место и выполняйте обещанную программу.

Он посмотрел на меня и грустно покачал головой.

— Я сделал бы это, если бы мог. Сознаюсь в этом. Но не могу. Шеф, вы помните эти проклятые заседания Исполнительного Комитета? Ведь это вы удерживали их всех в рамках приличия. Вся Коалиция держалась лишь на одном — на личности и авторитете одного единственного человека… Если вы не возьметесь за дело сейчас же, все, ради чего он жил и умер, распадется на куски и рухнет.

Мне было нечего возразить. Может быть, тут он и был в чем-то прав. За эти полтора месяца я вник в кой-какие тайны политической машинерии.

— Родж! Если даже то, что вы говорите, верно, предложенное решение все равно никуда не годится. Нам удалось спастись от разоблачения только потому, что я показывался в тщательно подготовленной обстановке — и то мы чуть не попались. Но чтобы работать день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, а может быть, и год за годом, как я понял вас… Нет! Это просто немыслимо, невозможно. Я на это не способен!

— Способны! — Он наклонился ко мне и с силой произнес: — Мы это уже обговорили. И знаем опасности не хуже вас. У вас будет возможность войти в курс дела, постепенно. Для начала две недели в космосе, нет, черт возьми! Месяц, если понадобится! Вы будете все время учиться. Прочтете его дневники, его детские школьные записи, его записные книжки. Вы пропитаетесь всем этим насквозь. А мы будем вам помогать. Я ничего не ответил, а он продолжал: — Послушайте, Шеф! Вы ведь уже поняли, что в политике личность — это не один человек, а команда. Команда, связанная единством целей и убеждений. Мы потеряли нашего капитана, и нам нужен другой. А команда цела.

На балконе оказался Капек. Я даже не заметил, как он тут появился. Я повернулся к нему.

— Вы тоже за это?

— Да.

— Это же просто ваш долг, — добавил Родж.

— Ну, я не стал бы так далеко заходить, — медленно произнес Капек, — я только надеюсь, что вы это сделаете. Но, черт побери, я не хотел бы, чтобы ваше решение лежало на моей совести. Я верю в свободу воли, как бы смешно это не звучало в устах человека медицинской профессии. — Он повернулся к Клифтону: — Лучше оставить его одного, Родж. Ему решать.

Хотя они и ушли, я недолго оставался в одиночестве. Появился Дак. К моему великому облегчению и радости, он не стал величать меня шефом.

— Привет, Дак.

— Привет. — Он помолчал, пуская дым и любуясь звездами. Потом повернулся ко мне, — Старина, нам пришлось плечом к плечу пройти через кой-какие дела. Теперь я знаю тебя как облупленного и с радостью приду тебе — помощь с оружием ли, с деньгами ли или просто с кулаками, даже не спрашивая, зачем она тебе понадобилась. Если ты решил бросить это дело, я ни слова не скажу в осуждение и ни на йоту не изменю своего мнения о тебе. Ты и так уже совершил почти невозможное.

— Х-м-м. Спасибо, Дак.

— Еще одно слово, и я смываюсь. Помни вот что: если ты решишь отказаться от этого дела, то та сволочь, что погубила его — она победит. Победит, несмотря ни на что.

И ушел с балкона.

Я чувствовал, что мой мозг прямо разрывается. И тут мне стало нестерпимо жаль себя. Все было так несправедливо. У меня была своя жизнь, которую я хотел прожить по-своему. Я был в расцвете сил, впереди меня ждали высочайшие триумфы моей карьеры.

Как можно было требовать, чтобы я похоронил се бя, — и возможно на долгие годы — став анонимным исполнителем роли другого человека, а в это время публика забывала бы обо мне, и продюсеры, и режиссеры — тоже. Эти-то наверняка решили бы, что я умер.