Елизавета Михайличенко - Большие безобразия маленького папы

Дорогой служила заброшенная колея. Смеркалось. Сын хныкал. Папа уже жалел, что заставил его бросить томагавк. Сказал бы, что апачи не хнычут на тропе войны, и он бы заткнулся.

— Папа, — сказал Сын. — Когда будем ужинать?

«Папа! — папа! — папа!..» — зазвучало в болевшей голове с разными интонациями — от безграничной веры до откровенной насмешки. Папа пристально посмотрел на Сына. Мальчик понуро загребал сандалиями дорожную пыль. Он продолжал полагаться на Папу, как все нормальные дети полагаются на своих отцов. Помпончики на гольфах противно били по ногам, и Папа оторвал их. Усталость сбила спасавшую (или подводившую) его детскую жизнерадостность. Теперь Папа казался себе даже старше прожитых сорока лет. Внезапно Сын сел на обочину. Губы его кривились.

— Новая игра! — осклабившись и подпрыгивая, провозгласил Папа. — Командировка! В Занзибаровку! — и помахал перед носом Сына командировочным удостоверением.

Сын печально посмотрел на него. Папа перестал прыгать. В эту минуту он понял и пожалел всех Дедов Морозов, вожатых и массовиков-затейников.

— Нет! — вдруг заорал Сын. — Экспедиция! В Занзибар! Ура! Да? Да, Папа? Правда?

Сын уже скакал вприпрыжку по обочине и сыпал дурацкими вопросами:

— А попугаи там есть? А людоеды?

— Попугаев там прорва. В кабинете у главного людоеда — десятки. Хобби, понимаешь? Ему все дарят попугаев, чтобы не съел.

— А ты мне их покажешь? Они говорящие? Расскажи мне про этот твой институт, куда мы идем в командировку — ты давно обещал.

— Ну, это тебе будет неинтересно.

— Ну вот, раньше некогда, теперь неинтересно… А ты расскажи, чтоб интересно. Когда был большой, все время хвастал, что у тебя интересная работа, а теперь неинтересно!

— Не канючь! Что же тебе рассказать? Ну, хотя бы почему был создан Занзибаровский филиал нашего института. Точно этого, правда, никто не знает, но ходит такая легенда.

— А что такое легенда? И филиал?

— Легенда — это сказка, которую взрослые придумали сами для себя.

Папа задумчиво поковырял в носу, адаптируя институтский фольклор для младшего школьного возраста.

— Десять лет назад жил-был в нашем городе преуспевающий научный работник Петя Петрин.

— Это меня еще вообще не было. А сколько этому Пете было лет?

— Он был взрослый. Не перебивай! Так вот — в ночь перед защитой диссертации Пете Петрину приснился вещий сон. Подаренный ему одноклассником-моряком молчальник-попугай заговорил.

— Хочу попугая! А от кого была защита? Пап, когда вырастешь, купишь мне попугая, ладно?

— Если ты еще хоть раз меня перебьешь, не буду рассказывать. Все вопросы в конце. Понял? Так вот — во сне попугай научил Петю, как вести себя на защите и даже рассказал, какие вопросы будут заданы. Окрыленный Петя насыпал вещей птице двойную порцию корма и попытался выяснить, чем ему лучше всего заняться… в смысле в науке. «Это неважно, — сказал попугай. — Все равно тебя скоро назначат директором Занзибаровской базы отдыха».

На защите члены Ученого Совета, как попугаи, повторяли вопросы попугая. Защитился Петя единогласно и, вернувшись домой, бросился к клетке с двойной порцией корма в дрожащей потной ладони.

— Я что-то не понял насчет Занзибаровки, — робко начал он. Попугай перестал клевать, недовольно посмотрел на Петю, мол, что тебе, дураку, еще неясно, разжал клюв и гаркнул:

— Занзибар!

Сон сбывался и здесь — попугай действительно заговорил. С тех пор Петя засыпал, просыпался, умывался, ел и читал газеты под оравшееся с невозможным южным акцентом слово «Занзибар». Других слов попугай так и не выучил. Избавила его от этого ужаса путевка в Занзибаровку. Директор базы отдыха забивал козла… с отдыхающими.

— О! Вот вы и будете вместо меня! — обрадованно закричал он, сунул похолодевшему Пете костяшки и куда-то убежал.

В производственной характеристике Петра Альбрехтовича Петрина говорилось: «Инициативный научный работник, способный находить нестандартные решения». А так как эту характеристику Петр писал сам, то, как понимаешь, не оправдать он ее не мог.

Если бы не Петрин, эта самая бабка Полторацкая, про которую говорил Толян, так бы и осталась районной знаменитостью. От страха оказаться директором базы отдыха у Петрина обострился радикулит. Скрюченный Петрин явился к бабке и потребовал исцелить его во имя науки, а по возможности и предсказать будущее.

Бабка оказалась смешливой, курносой и наглой.

— И почему все институтские такие суеверные? — рассмеялась она. — Давай я тебе заодно и испуг вылью.

И вылила. Петр Альбрехтович выпрямил спину, расправил плечи и понял, что теперь легко пошел бы даже в управдомы.

— А беде твоей я помогу, — на прощанье сказала бабка. — Во мне твое спасение. Иди. Думай.

Петрин шел и думал. Озарение пришло к нему на полпути к базе отдыха. Он стоял на пыльной улочке; брехали собаки, пахло навозом, Петрин смотрел на деревенские звезды и видел, как база отдыха превращается в отделившийся от родного института филиал по изучению чудесных способностей бабки Полторацкой в частности и народной медицины в целом… Ты все понял?

— Да.

— Вопросы есть?

— У меня было много вопросов, но я уже забыл. Осталось только два. Почему козла забивал начальник базы, а не повар, и почему он дал Пете только костяшки, а не мясо? И другой — там что, и собаки говорящие, как попугаи? Они все время брешут, а попугаи говорят правду, что ли?

Трактовки и комментарии к папиной истории длились до темноты, явившейся вместе с огнями Занзибаровки.

— Московское время двадцать два часа, — проговорило радио из открытого окна ближайшего к лесу дома. Папе вдруг захотелось перелезть через забор. Сын с энтузиазмом полез за ним. Они подкрались к дому и спрятались в кустах.

— Папа, можно я заору по-индейски? — прошептал Сын.

— Ну что ты! Мы ведь теперь не апачи, а белые миссионеры, истинные джентльмены.

В полоске света от приоткрывшейся двери возникла женская фигура и, прижимая к груди бутылку, прошмыгнула перед самым Папиным носом. Как только она появилась на крыльце, волна восторга подхватила Папу: он уже видел, как с грозным криком апачей вылетает на тропинку перед теткой. Испуганный визг, бутылка бьется… кайф… Папа даже хрюкнул от удовольствия, и только присутствие Сына в последнюю секунду удержало его. Папа вытер о шорты вспотевшие ладошки. Снова выпустило когти вселившееся в него маленькое чудовище, и снова после этого ужас и отчаяние. В кого же он превратился? Кем стал? Кто он? Что делать? При трезвом взгляде выход был один — идти сдаваться в районную больницу, и пусть отправляют в психушку. Но этот трезвый взгляд Папе не нравился. «К черту трезвость! Лучше уж напиться! Не пугать надо было тетку, а отобрать бутылку. Самогонщики совсем обнаглели! Кто зерном свиней кормит, кто из него самогон гонит. Скоро честному труженику хлеба не купить. Напьюсь к чертовой матери! На рубль много не нальет. Да ладно, такому сопляку, как я, много и не надо. Скажу — батька прислал. А если заметит, что рубль просверленный, пригрожу милицией или разобью аппарат. А самогон подожгу!»