Владимир Немцов - Золотое дно

Дышать становилось тяжелее. На сколько же времени хватит воздуха?

Васильев боялся об этом думать.

Вот он снова у себя в кабинете. Сел за стол, положил фонарик.

Развернул тетрадь на последней странице, посмотрел дату: «30 сентября», взял карандаш.

«Что можно сейчас написать?.. Кто это прочитает? — мелькнула мысль. — Однако тетрадь с записями найдут, если когда-нибудь поднимут подводный дом. Записи, наверное, пригодятся тому, кто станет восстанавливать его. Здесь указаны все недостатки конструкции…»

Можно, не задумываясь, отдать всю свою жизнь только затем, чтобы на один день придти в институт и сказать: «Дорогие друзья, вот здесь ошибки, здесь я не додумал, здесь я не учел. Надо их исправить, и тогда подводный дом станет тем, чем он должен быть…»

«Пусть моя тетрадь хоть в какой-то мере этому поможет», подумал Васильев и встал.

Он знал, почти был уверен, что тетрадь обязательно найдут… его тоже. Что при нем останется? Он осмотрел карманы своего костюма, выбросил ненужные записки, застрявшие в уголках билеты московского метро, пригласительный билет на праздник в институт…

Бледный луч, отраженный от раскрытой тетради, слабо освещал экран видеотелефона.

Совсем недавно на этом стекле Васильев видел живую и, как теперь ему стало ясно, бесконечно близкую Мариам…

Может быть, только сейчас, когда Васильев один на один остался со всей прожитой им жизнью, он мог признаться самому себе, что в жизнь эту неожиданно и властно вошла Мариам. Он не слышал ее ответа, когда спросил, ждет ли она его, но, кажется, прочел этот ответ на смущенном девичьем лице.

Васильеву захотелось написать ей несколько строк. Это будут его последние слова… Последние?.. Ему показалось невероятным, что он сам, собственной рукой расписывается в своем бессилии. Как будто он добровольно прощается с жизнью… Она недаром прожита. И если погиб его подводный дом и сам он скоро задохнется в этой стальной коробке, то останется «золотое дно» открытое инженером Васильевым и его друзьями. Скоро с плавучих островов опустятся вниз гибкие трубы высасывать нефть из подводных недр…

«Что же написать в последней записке?» думал капитан подводного дома.

Он скользнул по столу рукой, чтобы найти карандаш и неожиданно нащупал пластмассовую коробочку. «От куда она здесь?» подумал инженер и поднес ее к свету. Это оказался магнитофон Синицкого. Васильев повернул рычажок. Послышалось легкое жужжанье, затем шипенье…

— …Итак, продолжаю свой дневник…

Инженер узнал голос Синицкого. Из крохотного репродуктора слышались слова, записанные в дневнике студента:

— …Теперь мне кажется, что я узнал Васильева. Что мне в нем особенно нравится?..

Из-за спины инженера просунулась рука и потянулась к аппарату.

«Нет, это мне только чудится, — решил Васильев. — А может быть, это конец? Уже галлюцинации?»

Рука спокойно повернула рычажок. Магнитофон замолчал.

Инженер схватил фонарик и вскочил с кресла. В дрожащем, мигающем свете, словно на экране старого кино, он увидел улыбающееся лицо Синицкого. Васильев зажмурился и снова открыл глаза.

— Простите, пожалуйста, — робко проговорил студент. — Я бы не хотел, чтобы вы слушали дальше…

— Как вы сюда попали? — не помня себя от изумления, закричал Васильев. — Вы же были в цистерне!

— Не пришлось. Нури завернул люк и отправил вверх только мою шляпу… Я сначала вылез из шара, а потом уже постучал… Чуть было не застрял в шлюзе!

— Зачем вы остались? — негодовал Васильев. — Уж не думаете ли вы, что мне доставит удовольствие смотреть на вас, как вы будете здесь задыхаться?..

— Да что вы, Александр Петрович! Я вовсе не хотел этого, возразил Синицкий, машинально вынимая гребенку из бокового кармана.

Руки его дрожали. Заметив гребенку, он хотел было положить ее обратно, но смущенно улыбнулся и стал быстро причесываться. Ему казалось, что этим он сможет скрыть волнение… Он здесь вдвоем с Васильевым. Неужели инженер опять будет упорствовать?

— Александр Петрович, шары еще остались, — умоляюще прошептал студент. — Я прошу вас… Очень прошу!

«Ну что сделаешь с этим парнем? — с чувством горечи и невольной теплоты подумал Васильев. — Ради меня он обманул Нури, хотя тот всегда говорил, что человек, который его обманет, дня не проживет… А может быть, он и прав? Сколько времени этот юноша может прожить без воздуха?.. Как назвать его поступок? — спрашивал себя инженер. Подвиг? Нет. Не таким мы привыкли представлять его, вспоминая светлые образы людей, отдавших жизнь за счастье Родины…»

Так думал Васильев. А перед ним стоял простой парень со взъерошенными волосами, стоял, приглаживая непослушные вихры, и улыбался… Он никогда не видел ни бомбежки Севастополя, ни битвы под Орлом. Он не жил во время блокады в Ленинграде и не был комсомольцем Краснодона. В те суровые годы в далекой деревушке на Урале, сидя на полу в заснеженной избе, он складывал из кубиков слово «Родина»… но слова «подвиг» он еще не знал. И только позже о значении этого слова ему рассказали люди и книги.

Васильев смотрел на юношу, думал о нем и почему-то вспоминал о сыне, который сейчас дышит чужим воздухом, запертый в стальную клетку, тоже пленник, как и Синицкий в затонувшем подводном доме. Студент же считал, что задумчивость конструктора объясняется просто: Васильев сейчас сообщит свое решение. Возможно, и согласится на то, чтобы все-таки он, Синицкий, замкнул рубильник.

«Да, комсомольцу Синицкому было у кого учиться, — продолжал размышлять Васильев. — Но если бы я ему сейчас сказал, что его поступок, правда по-юношески сумасбродный, можно назвать подвигом, он бы со мной не согласился. Ему кажется, что все это очень просто… Какой же это подвиг?..»

— Александр Петрович, — услышал он голос Синицкого, — о чем вы задумались? Честное слово, лучше всего будет, если я замкну рубильник… А там, наверху, вы что-нибудь придумаете, как меня отсюда вытащить.

— Послушайте, мой друг… — Инженер крепко обнял его. — Я понимаю ваше благородство, но и вы понимаете, что я не покину дом, если вы останетесь здесь. А погибать вместе, когда один из нас может спастись, по меньшей мере, глупо.

— Александр Петрович, но так тоже нельзя! — запальчиво возразил Синицкий и предупредительно протянул руку, чтобы его не перебили. — Вы меня простите, только капитаны из приключенческих романов вот уж сотни лет гибнут вместе с кораблем. А ведь вы… — Он хотел что-то сказать, но не нашелся и смущенно замолчал.

Васильев сел в кресло и закрыл глаза. По его лицу бежали тяжелые капли пота. Уже совсем было трудно дышать.