Хуан Мирамар - Несколько дней после конца света

Все вернулись на свои прежние места. Помолчав, Штельвельд сказал Иванову:

– Нет, старик, я подсчитал, энергия нужна не такая уж и большая. Если предположить, что возврат по временной координате идет не издалека, скажем, человек умер несколько минут или даже секунд назад, то можно…

– Что можно? – спросил Иванов. – Воскресить можно? А закон о необратимости энтропии? А остальные базовые законы?

– Ну, я же не говорю, что все ясно, тут надо думать, считать… – начал было Штельвельд, но Ира вдруг дернула его за рукав:

– Отстань от человека! Что ты пристал?!

– Надо ж чем-нибудь заняться, все равно ждем, – обиженно проворчал Штельвельд.

– Есть предложение, – сказал Иванов.

– Нет возражений, – подхватил Рудаки.

– Интеллигенты, – не успокаивался Штельвельд. – Нет, чтобы обсудить проблему.

– Что толку обсуждать, все равно не хватает эксперимента, – Иванов был категоричен. – Лучше выпить.

– Вам бы только выпить. Одно на уме, – заметила Ира.

– Есть и другое – закусить, – ответил ей Штельвельд и спросил Иванова: – Как там, картошка еще осталась?

– Есть еще, – сказал Иванов, – я и грибы сейчас поджарю.

Иванов слыл в компании известным умельцем, но даже для него поджарить на костре грибы, насадив их на обструганные палочки, оказалось делом далеко не простым. Все с интересом наблюдали за процессом, давали советы, только Урия, мрачно заметив, что некоторые дурью маются, уселся в сторонке и закурил в ожидании вожделенного разлива. Наконец Иванов объявил, что грибы готовы. Штельвельд открыл принесенную банку тушенки, разлил из своей фляги водку по кружкам и спросил:

– За что в этот раз пьем?

– Предлагаю за безумца, который навеет… – Рудаки держал наготове над своей кружкой веточку с грибами.

– За Нему, что ли? – уточнил Штельвельд.

– В данном случае выходит за него, – признал Рудаки, а Иванов предложил:

– Давайте лучше за то, чтобы этот Нема все-таки не оказался безумцем, и без него хватает.

– Лучше за этого… какого-нибудь, который мыслью весь мир и так далее, – сказал Рудаки и, не дожидаясь согласия, выпил.

Все последовали его примеру и стали сосредоточенно жевать экзотические бутерброды из печеной картошки, тушенки и грибов, которые приготовила для всех Ира. Только Урия отказался от бутерброда, улегся прямо на земле, завернувшись в свое пальто, и вскоре уже храпел.

– Не придет теперь уже Нема, наверно, – помолчав, сказал Рудаки. – Поздно… или рано. Скоро светать начнет. Давайте соснем немного, пока солнце не разбудит. Вон, Урия уже дрыхнет.

– Первое солнце мягкое, – возразил Штельвельд.

– Зато третье… – напомнил Иванов.

– До третьего успеем уйти, – Штельвельд оставался оптимистом при любых обстоятельствах.

– Спать, спать. – Рудаки поднялся и встряхнул спальный мешок, на котором сидел. – Мне, видите, какой Ива спальник положила, французский – ничего не весит и места чуть занимает. Мы с ней видели в Париже в таком бродяга спал, с тех пор она везде искала такой, пока вот не нашла.

– У нас тоже спальники есть, – сказала Ира.

– А я на одеяле – не люблю мешки, тесно. – Иванов достал из рюкзака одеяло и лег навзничь, закрыв лицо шляпой.

Скоро все уже спали или делали вид, что спали.

«Живучая скотинка человек», – подумал Рудаки и заснул.

Аврам Рудаки опять шел по тому же мосту, что и вчера вечером, но шел он теперь в обратную сторону: было утро, все вокруг выглядело веселее и даже обгоревшее здание Института информации, на верхних этажах которого еще курился белый дымок, не казалось, как вчера, зловещим символом смутного времени. А на небе так и вообще был настоящий праздник – все четыре солнца, окруженные разноцветными ореолами, висели в безмятежной голубизне, как огненные шары фейерверка, которые, казалось, вот-вот взорвутся фонтанами цветных искр.

На улице было довольно много людей, и на тротуарах шел оживленный обменный торг. Меняли все на все, и Рудаки выменял оставшуюся в рюкзаке банку шпрот на большой граненый стакан кофе и два пирожка с сомнительной, но явно мясной начинкой. Кофе оказался неожиданно вкусный – ароматный и крепкий, как в хорошей кофейне мирного времени, да и пирожки были вполне съедобные, так что Рудаки совсем повеселел, закурил и, прислонившись к перилам моста, стал смотреть на прохожих и лениво размышлять о предстоящих сегодня делах.

Кроме запланированного на сегодня общего сбора в подвале у Ивановых, пропустить который было нельзя и не хотелось, говоря откровенно, особых дел у него сегодня не было. Можно было заглянуть в университет – там собиралась их кафедра сегодня делить садовые участки и могли давать какие-нибудь продукты, но садовый участок его не интересовал и раньше, а сейчас уж совсем был ни к чему, хотя давно поговаривали о грядущем голоде и о том, что придется жить плодами своего труда. Но голода пока не было, о продуктах, как всегда, позаботится Ива, видеть «дорогих коллег» лишний раз не хотелось, и вообще не известно, придет ли кто-нибудь на кафедру – ожидание конца света, частые землетрясения и прочие сюрпризы природы, вроде африканской жары прошлой зимой, сделали людей необязательными и легкомысленными – жили даже не одним днем, а одним часом.

Можно было пойти на Подол поговорить о работе, там Раввинат открыл свой университет и, говорят, в нем даже студенты на занятия ходят и платят там наверняка лучше. Ему предлагали туда перейти, но и на Подол идти тоже не хотелось. Вообще, идти не хотелось никуда, а хотелось вот так стоять и смотреть на торжище вокруг и ни о чем не думать. Четыре солнца нагрели воздух так, что стало чуть ли не жарко. Рудаки расстегнул плащ, размотал шарф, спрятал его в рюкзак и неожиданно решил навестить свою квартиру. С тех пор как год назад после особенно сильного землетрясения они переселились в подвал к Ивановым, он был дома всего пару раз. Мешали то дела, то лень – не легко было собраться и отмахать километров пять ради того, чтобы взглянуть на родные стены.

Сейчас же случай этому благоприятствовал – от моста, на котором он сейчас стоял, надо было пройти всего каких-то кварталов пять, и он дома. Правда, идти надо вверх по Автостраде, круто поднимающейся на холм, но город был весь построен на холмах и его жители к крутым подъемам привыкли.

Рудаки выбросил окурок и пошел в сторону дома, в котором прожил почти всю свою взрослую жизнь и жил бы и дальше, если бы жуткие события последних лет не выгнали его из привычных стен, как и тысячи других горожан. Он шел и лениво вспоминал прошлую жизнь. Нельзя сказать, что она была совсем безмятежной – были в ней всякие неприятные и даже трагические события, но все-таки прошлая жизнь укладывалась в определенную схему и события были более или менее предсказуемы. Теперь же это… черт знает что.