Теодор Старджон - Больше чем люди (More Than Human)

Он думал о себе, каким был в тот день. Не о том, что случилось с Джерри, потому что теперь это ясно. Можно лечить, но нельзя изменить. И чем больше он думал о себе, тем больше его охватывало чувство унижения.

Он едва не наткнулся на Джейни. Она сидела, глядя на сложенные па коленях руки, и он подумал, что ее руки тоже должны быть полны тайн, и боли, и волшебства.

Он склонился к ней.

— Джейни, — сказал он хрипло, — ты знаешь, что произошло в тот день, когда ты меня увидела. Я не хочу осквернить твое ощущение семнадцати лет… Просто хочу рассказать о себе, о том, что было… ну, о том, что было не таким, как ты думаешь. — Он перевел дыхание. — Мне легче это вспомнить, потому что для тебя прошло семь лет, а я словно уснул и во сне видел, как ищу полоумного. Теперь я проснулся, и сон ушел, и я все хорошо помню…

Джейни, у меня в детстве были проблемы. Я понял, что совершенно бесполезен, а то, чего я хочу, бесполезно по определению. Я не сомневался в этом, пока не вырвался и не понял, что в моем новом мире другая система ценностей, чем в старом, и что в этом новом мире я тоже обладаю ценностью. Я нужен, я един с другими.

— И тогда я поступил в авиацию и перестал быть в мечтах знаменитым футболистом или председателем дискуссионного клуба. Я превратился в рыбу с высохшими жабрами, и амблистомы едва не доконали меня. Я тогда едва не умер, Джейни.

— Да, я в одиночку отыскал это размагничивающее поле. Но я хочу, чтобы ты знала, что когда я в тот день вышел из лаборатории, я не был петухом, самцом-лосем и всем прочим, как ты воображала. Я собирался сделать открытие и отдать его человечеству, но не ради человечества, но чтобы… — он с трудом глотнул… — чтобы меня пригласили играть на пианино в офицерском клубе, чтобы меня хлопали по спине., и… и смотрели на меня, когда я вхожу. Вот все, чего я хотел. Н когда понял, что это не просто ослабление магнитного поля (одно это сделало бы меня знаменитым), а антигравитация (а это изменило бы облик Земли), я подумал только, что теперь сам президент пригласит меня поиграть на пианино, а по спине меня будут хлопать генералы. Хотел я прежнего.

Он присел на корточки, и они долго молчали. Наконец Джейни сказала:

— А теперь чего ты хочешь?

— Больше ничего такого, — прошептал он. Взял ее руки в свои. — Больше не хочу. Хочу другого. — Неожиданно он рассмеялся. — И знаешь что, Джейни. Я сам не знаю, чего хочу!

Она сжала его руки и выпустила их.

— Может, узнаешь. Гип, нам пора идти.

— Хорошо. Куда?

Она стояла рядом с ним, высокая.

— Домой. Ко мне домой.

— И в дом Томпсона? Она кивнула.

— Зачем, Джейни?

— Он должен понять кое-что, чему не способен научить компьютер. Должен научиться стыдиться.

— Стыдиться?

— Не знаю, как действуют системы морали, — ответила она, не глядя на него. — Не знаю, как включить их действие. Знаю только, что если правила морали нарушаются, тебе стыдно. И хочу, чтобы ему стало стыдно.

— Что я могу сделать?

— Пойдем со мной, — улыбнулась она. — Хочу, чтобы он увидел тебя — какой ты есть, как ты думаешь. Хочу, чтобы он вспомнил, каким ты был раньше, сколько в тебе было блеска, сколько обещаний. Он должен понять, как дорого он тебе обошелся.

— Думаешь, все это для пего важно?

Она улыбнулась. Такой улыбки можно испугаться.

— Важно, — мрачно ответила она. — Ему придется признать, что он не всесилен, что нельзя убивать другого, просто потому что ты сильнее.

— Ты хочешь, чтобы он попытался убить меня? Она снова улыбнулась, но на этот раз улыбка ее была полна удовлетворения.

— Он не сможет. — Рассмеялась и быстро повернулась к нему. — Не волнуйся об этом, Гип. Я его единственная связь с Бэби. Ты думаешь, он предпочтет собственную лоботомию? Рискнет оказаться отрезанным от собственной памяти? Это не память человека, Гип. Это память гомогештальта. Это вся когда-либо собранная информация плюс сопоставление всех известных фактов со всеми другими во всех возможных комбинациях. Без Бонни и Бинни он может обойтись, может действовать на расстоянии другими способами. Может обойтись и без того, что я для него делаю. Но он не может обойтись без Бэби. Ему приходилось обходиться без него с тех пор, как я начала работать с тобой. И сейчас он в неистовстве. Он может притронуться к Бэби, поднять его, разговаривать с ним. Но не может ничего извлечь из него без моей помощи!

— Иду, — негромко ответил он. Потом добавил:

— Тебе не придется убивать себя.

Вначале они вернулись в свой дом, и Джейни со смехом открыла оба замка, не прикоснувшись к ним.

— Я все время хотела это сделать, но не смела, — призналась она. Влетела в его комнату. — Смотри! — пропела. Лампа на ночном столике поднялась, медленно поплыла по воздуху и опустилась на пол у входа в ванную. Ее провод развернулся, как змея, и вилка сама включилась в розетку на плинтусе. Лампа загорелась. — Смотри! — воскликнула Джейни. — Кофеварка поползла по туалетному столику, остановилась. Гип услышал журчание воды, на внешней поверхности кофеварки выступила конденсированная влага. Кофеварка заполнилась ледяной водой. — Смотри, — восклицала Джейни, — смотри, смотри! — И ковер вздыбился бугром, этот бугор пробежал по всему ковру и разгладился с противоположной стороны; ножи, вилки, бритва, зубная щетка, два галстука и пояс дождем обрушились на пол и образовали сердце, пронзенное стрелой. Гил громко рассмеялся, обнял Джейни и повернул ее.

— Почему я никогда не целовал тебя, Джейни? Лицо ее и тело застыли, и в глазах появилось непостижимое, неописуемое выражение — нежность, заинтересованность, веселье и что-то еще. Она сказала:

— Не собираюсь говорить, что ты удивительный, умный, сильный, но немножко и ханжа. — Увернулась от него, и воздух заполнился ножами, вилками, галстуками, лампой и кофеваркой, все это вернулось на свои места. Джейни от двери сказала:

— Поторопись, — и исчезла.

Гип бросился за ней и поймал в коридоре. Ома смеялась.

Он сказал:

— Я знаю, почему ни разу не поцеловал тебя. Она опустила глаза, но не смогла то же проделать с углами рта.

— Правда?

— Ты можешь налить воды в закрытый сосуд. Или убрать ее из него. — Это был не вопрос.

— Правда?

— Когда мы, невежественные мужчины, начинаем рыть копытами землю и задевать рогами за ветки, то это может быть весна, или концентрированный идеализм, или любовь. Но всегда это вызывается повышением гидростатического давления в крошечных резервуарах меньше моего мизинца.

— Правда?

— И вот когда уровень жидкости в этих резервуарах неожиданно понижается, я… мы… ну, начинаем дышать спокойней, и луна теряет свое значение.

— Правда?

— Вот что ты со мной делала.

— Правда?

Она высвободилась, быстро взглянула на него и рассмеялась.