Виталий Забирко - Тени сна (сборник)

Я попятился, и Елена захлопнула дверь перед моим носом.

— И впредь не мешайте мне! — донеслось из комнаты. — Я устала и буду отдыхать.

Я потоптался перед дверью, тупо глядя на пол, но, так ничего и не придумав, поплелся на кухню. Заварил чай, сделал несколько бутербродов и, как мог, сервировал стол. Затем вновь подошел к двери в комнату, осторожно постучал и вежливо поинтересовался:

— Елена, вы ужинать будете?

Вместо ответа в комнате щелкнул выключатель, и узенькая полоска света, пробивавшаяся в коридор из щели у пола, погасла.

Я вернулся на кухню, выпил чаю, съел пару бутербродов. Но это отнюдь не помогло. Голова, что называется, «не варила», поэтому ни о какой работе речи быть не могло. Спать тоже не хотелось — и так целый день продрых.

Похлопав себя по коленям, я позвал Шипушу. В последнее время, когда я практически не писал, мы часто коротали время на кухне: я — бездумно глядя в пустоту перед собой, а она — устроившись у меня на коленях и мурлыча. Но кошка из-за холодильника не отозвалась. И у меня почему-то появилось ощущение, что будь у нее там люстра или хотя бы бра, то я бы услышал щелканье выключателя, и узкая полоска света из-за холодильника погасла бы.

Заметив на столе забытую Татьяной карточку, я взял ее в руки и только тут увидел отпечатанный адрес Центра по делам беженцев: «Первая линия, 13».

«А почему бы и нет?» — неожиданно подумал я. Сунул карточку в карман, надел плащ и вышел из квартиры.

На улице было холодно и ветрено. Чем-чем, а ветрами, переходившими иногда в пыльные бури, наш край славился. Не случайно высившийся здесь некогда горный кряж, ровесник по геологическому возрасту Уральскому хребту, уже давно превратился в степь. Сейчас ветры, похоже, стремились и город сравнять с землей, а наше правительство, полностью стреножившее своими софистическо-эмпирическими реформами промышленность, этому желанию сил природы усиленно способствовало.

Плохо, когда в политику приходят двоечники, составившие свое представление об экономике у мясного прилавка с фальшивыми разновесами. Все равно что назначить заведующим в мою лабораторию продавца бакалейного отдела. «А ну-ка, ливани в эту бутылочку (колбу то есть) вот этого зеленого, как мятный ликер… А теперь из этой стопки (мензурки) вот этого плесни, цвета 777-го портвейну… Ух ты, какой парок белесенький пошел!.. А ты чо упал, чо ногами сучаешь?!.. Ну да ладно, отрицательный результат — тоже результат. Теперича вот ты, в эту тарелку (выпарную чашу) порошочка серебристого сыпани, да поболе, не скупись… И вот этих кристалликов красных подмешай… Да на плитку ставь. Во, как рвануло! Ну, чо орешь? Чо орешь, спрашую?! Подумаешь, пальцы оторвало, да уши обуглились! Зато экскремент какой эпохальный!!!»

Каюсь, прочтение слова «эксперимент», как «экскремент» я содрал из известного телесериала шестидесятых годов. Наши новые политические «поводыри» разницу между этими словами знают, правда, не благодаря своей начитанности или образованности, а огромному штату референтов-толмачей. Но, к сожалению, сути дела это не меняет, ибо конечным продуктом во всех экспериментах наших реформаторов являются исключительно экскременты. Как это там у баснописца Крылова: «А вы, друзья, как ни садитесь…»

Я неплохо знал город, тем более его центральную улицу, вернувшую недавно свое первоначальное название: Первая линия (сто тридцать лет назад город начал строить заокеанский магнат, распланировав его по американскому образцу). Естественно, что дом под тринадцатым номером находился где-то в начале улицы, в восьми-десяти троллейбусных остановках от моего дома. Или в минутах двадцати езды, если бы троллейбусы в это время ходили.

Впрочем, до начала Первой линии было не далее, чем до моей работы, и я, поплотнее запахнув плащ, привычно зашагал в темноту. Вообще в это время на наши улицы лучше не выходить. Особенно женщинам. А мужчинам — не выезжать на «тойотах» и «мерседесах». За нуворишами у нас охота велась целенаправленно и планомерно как с автоматами, так и с базуками. Но я философски рассудил, что вроде бы ни под первую категорию риска, ни, тем более, под вторую моя персона не подходит. А шантрапа, ищущая непритязательных развлечений в виде мордобоя, с дылдой двухметрового роста связываться не станет. Ей бы похлипче кого, поскольку мордобой она предпочитает односторонний, и мазохистов в ее среде, как правило, нет.

И таки я оказался прав. Никому я не был нужен.

Шантрапа в столь промозглую погоду по улицам не шлялась, а больше я, пеший, ни для кого интереса не представлял. Зато на Центральной площади я удостоился чести лицезреть лицензионную охоту на нуворишей. Визжа тормозами на поворотах, из проулка выскочил «мерседес», промчал до перекрестка и резко свернул в переулок. За ним, как привязанный, стлался, полностью повторяя виражи «мерседеса», отечественный «москвич». И только они скрылись за поворотом, как загрохотала автоматная очередь. Кажется, на этот раз «дичи» удалось уйти, так как грохота разбившейся иномарки я не услышал. И я порадовался. Но не за «дичь», а за себя. Хорошо, что они начали стрелять в переулке — не хватало мне попасть под шальную пулю! Как иногда мало нужно человеку для счастья…

А вот с домом «13» мне не повезло. На Первой линии такого дома просто не оказалось. Были номер «11», номер «15», а между ними высилась недостроенная двенадцатиэтажка Дома политпросвещения. Во времена социализма возведение этого «объекта» почти в центре города разрекламировали чуть ли не как стройку века. Жизненно насущным представлялось это строительство бывшей политической власти. Нынешние же власти заканчивать здание не собирались. Деловые люди (они же и власть предержащие) предпочитали пускать деньги только в торговый оборот, а в производство и строительство предлагали вкладывать сбережения всему остальному населению, всучивая ему под этим видом ваучеры, сертификаты, акции и тому подобное. Но и эти суммы шли в оборот тех же чисто торговых сделок, все туже закручивавших спираль инфляции вопреки теории меркантилизма, благополучно похороненной на Западе еще в семнадцатом веке, но чисто эмпирически воскрешенной и успешно внедряемой в жизнь отечественными бизнесменами, которые не только о ней не слыхали, но и ничего не хотели знать.

Потоптавшись среди строительного мусора, я вдруг вспомнил, что старые постройки города, в противовес желанию заокеанского магната, отнюдь не стояли в одну линию. То есть, вначале так и было, но после Первой и Второй мировых войн архитекторы не раз и не два меняли планировку, в результате чего дома теперь стояли вразнобой, причем настолько, что номер «13» вполне мог оказаться по ту сторону замороженной «стройки века», чуть ли не на другой улице.