Виталий Забирко - Тени сна (сборник)

Вошел я в квартиру осторожно, на цыпочках, — а вдруг обознался там, у Центра по делам беженцев, и Елена, как ни в чем не бывало, спит в комнате. Но нет, дверь в комнату была открыта, и я, включив в коридоре свет, убедился, что дочка Татьяны действительно уехала.

Тогда я поплелся в ванную и, увидев себя в зеркале, в очередной раз ужаснулся. Так заляпаться грязью даже при всем желании просто невозможно. Лишний раз убедился, что все, что совершается непроизвольно, получается более основательно, чем когда делаешь это же самое осмысленно. Если бы Елена оказалась дома, представляю себе ее реакцию на мое появление в таком виде!

На то, чтобы раздеться, я потратил добрых полчаса — руки не слушались, каждое движение отдавалось дикой болью в плечах. К счастью, теперь я мог не сдерживаться, как прошлой ночью, и настонался вдоволь. Впрочем, не очень громко — дом у нас панельный, и звукоизоляция ни к черту. Что подумают соседи?

Естественно, воды в кране не было. Однако, наученный горьким опытом, что воды может не быть не только ночью, но и целую неделю, я загодя наполнял эмалированное ведро. Так что умыться я умылся. Хотя грязь оказалась супергрязью: какой-то жирной, с автомобильными маслами, — которая сдиралась с тела только пемзой вместе с кожей. Еще одно подтверждение моей теории непреднамеренности действий: специально будешь искать такую — не найдешь.

Понятно, что с распухшими в плечах руками я сумел привести себя в порядок лишь кое-как, да и вымотался при этом основательно. Сил хватило лишь на то, чтобы доплестись до тахты и аккуратно положить на нее свое тело. Хотя последнее я сделал напрасно. Боль, пронзившая меня, была ничуть не меньше, чем если бы я просто рухнул. Причем мучила она меня в любом положении: лежал ли я на спине, на животе, ни говоря уже на боку. Однако попыток встать, либо приподняться, чтобы, «перекантовав» себя (иначе о таких потугах в моем положении и не скажешь), попытаться уснуть или хотя бы забыться, прислонившись спиной к стене, я не предпринимал. Знал, будет еще хуже.

Под утро, когда мне все же удалось забыться в полудреме, сон продолжился. Я вновь очутился в Волшебной стране в теле Летописца. И вновь мое сознание наложилось на его, и опять они не совместились. Правда, теперь телом управлял не я, а Жилбыл. При этом возникло странное, фантасмагорическое ощущение, возможное только во сне: я чувствовал, как болят мои руки в суставах, как они плетьми висят вдоль тела, и в то же время Жилбыл свободно ими двигал, будто тело было четырехруким, но моя больная пара была невидима.

— Любуйся, Кудесник, на свое творение… — тихим треснутым голосом выговаривал мне Летописец.

Мы стояли на вершине холма Государыни, но самой ее рядом не было. Не привыкла она быть на побегушках, привыкла властвовать единолично, а потому и не показывалась теперь на глаза Летописцу, опасаясь вновь увидеть в его лице меня. И все твари Черной Государыни обходили Жилбыла десятой дорогой.

С вершины открывался вид будто с высокой горы. Срезая половину холма, под нами стремительно неслись рваные облака, в просветы между которыми в сильно увеличенном виде, как в Волшебной Линзе, изредка проглядывали отдельные области Страны. Жутковатое зрелище. Бой, намечаемый мною между темными и светлыми силами, не состоялся. Какой к черту может быть бой, если мои светлые персонажи просто не умеют этого делать? Пожрать, поспать, песни погорланить — это да. А вот отстоять свое беззаботное времяпрепровождение — кишка тонка. Точь-в-точь как наша интеллигенция: поорала в свое удовольствие, что, мол, хочет «свежего ветра перемен», а как он задул, да с посвистом, да ледяными порывами, так уже никто не то, что орать — пикнуть не смеет… Аналогично произошло и здесь: легко, без всякого сопротивления, Темная страна поглотила Светлую. В просветы облаков я видел, как толпа бесенят с веселым гиканьем разносит вдребезги ажурные дворцы мурашей, а те с ужасом, но абсолютно безропотно взирают на вакханалию. Я видел, как несколько ведьм, поднимая метлами столбы пыли, сгоняют ласков в загон будто скот; как нетопыри, скользя бреющим полетом над озером, десятками заглатывают перепуганных, мечущихся в воздухе жужил…

— Что произошло в твоей стране, Кудесник, и почему ты перенес это на нас? — спросил Жилбыл, и я понял, что теперь мои мысли открыты для него точно так же, как когда-то его для меня.

Но я ничего не ответил.

— Придется мне придти к вам и самому посмотреть, — твердо сказал Летописец.

Против воли я криво усмехнулся. Если бы да кабы…

Из облаков вынырнула белесая точка и, мельтеша, неровно дергаясь из стороны в сторону, стала подниматься к нам на холм. Недоумевая, что бы это могло быть, я вгляделся, но лишь когда до нас осталось метров пять, я узнал жужинью Тенку. Трудно было ее узнать — еще совсем недавно блестящие, радужные крылья поблекли, став почти матовыми, а их края, словно вычерченные под лекало, обтрепались лохмотьями. Из последних сил она рванулась к Летописцу, но на плечо сесть не смогла, промахнулась и, ударившись ему в грудь, вцепилась в хламиду.

— Помоги мне… Спаси… — прерывисто прошептала Тенка.

Сердце Летописца застучало больно и гулко, в такт судорожному дыханию жужиньи. Он хотел прикрыть обессилившее тело ладонью, чтобы как-то защитить, но оказалось, что руки наши наконец-то совместились, и теперь он мог ими двигать только вместе со мной.

А я не мог. Не мог ничем помочь. Стоял, точно паралитик. Не был я в этом мире уже Кудесником, а так — сторонним наблюдателем, лишенным действия. Ничего у меня не получалось. Злясь на себя, на свою беспомощность, я принялся нагнетать в себя ярость, но лишь когда полностью превратился в сплошной клубок ненависти к самому себе, только тогда рука чуть двинулась вверх…

Жуткая боль рванула плечо, и я очнулся. Весь в холодном поту, с бешено прыгающим, неровно, словно на ухабах, сердцем. Превозмогая боль, я положил ладонь на грудь в область сердца, и она затрепыхалась под его ударами.

«Вот так зарабатывают инфаркты», — безразлично пронеслось в голове.

Подождав, пока сердце немного утихомирится, я, кряхтя как столетний дед, встал и побрел в ванную комнату. То, что я увидел в зеркале, заставило меня отшатнуться. Куда там вчерашнее сравнение с натурщиком распятого Христа! Вчерашний я был по сравнению со мной сегодняшним просто красавчиком. Даже давешний бомж со своей вонью рядом со мной выглядел аристократом. Мылся я вчера в угаре после драки и, естественно, как следует этого сделать не смог. Мало того, там, где я прошелся пемзой, краснела опухшая кожа, и грязно-красная пятнистость по всему телу производила отталкивающее впечатление, будто я заразился какой-то экзотической и явно инфекционной болезнью.