М Емцев - Ярмарка теней

Я молчал, облизывая небо шершавым и твердым, точно молодой огурец, языком.

- Зачем? - наконец выдавил я.

Она помолчала.

- Это трудно... сейчас объяснить, - протянула она, - но нам необходимо встретиться.

Голос ее звучал спокойно. Никакой ненавистной мне истеричности. Как будто это не она. А смысл ее слов был предельно ясным: тебе же хуже будет, если ты не согласишься...

Меня ей не запугать. Сейчас я стреляный воробей. Но... почему не произвести разведку боем? Я решился:

- Хорошо. Давай встретимся в парке, около пяти.

- Ладно. Там, где...

Она хотела сказать "обычно" и споткнулась. Я почувствовал острую режущую боль в левом боку и испугался. У меня уже давно не было приступа. Нельзя так волноваться, нельзя...

- ...возле колеса обозрения? Да?

- Да.

Она повесила трубку, а я открыл ящик письменного стола, где был спрятан валидол. Сунул таблетку под язык и криво усмехнулся. Доконали-таки они тебя. В тридцать лет ты уже сосешь валидол, старик, а что будет в сорок, пятьдесят и выше? Лучше не думать.

И все же день был испорчен. День зарплаты, день свободы был убит голосом, от которого мое больное сердце вздрагивало, как мембрана в телефонной трубке.

Я ужасно волновался. Да, ужасно, потому что во мне жил и прыгал по всему телу какой-то нервный страх. И с этим ничего нельзя было поделать. Он прокрался в меня четыре года назад, и стоило мне с кем-нибудь из семейства моей жены переговорить или повстречаться, как страх оживал и начинал метаться во мне, будто ошалелый заяц.

Я закурил сигарету, пальцы мои дрожали. Затем я заметил, что наша лаборантка Зиночка бросает на меня любопытствующие взгляды из-под свежевыкрашенного частокола своих ресниц. Я вышел в коридор и выкурил еще одну сигарету.

Комбинация никотин - валидол действует на человека так же, как запуск мотора на автомашину, поставленную на глубокий тормоз. Меня прошиб пот, наступила слабость и временное облегчение.

Я не стал возвращаться в лабораторию и позвонил из вестибюля института:

- Зиночка, Марья Андреевна там?

- Нет, она вышла.

- Передайте, что я срочно уезжаю и завтра выйду во вторую смену. Вы поняли меня?

- Сейчас вас вызвали, а завтра вы в библиотеке.

- Совершенно верно. До свиданья.

До свиданья, Зиночка. До свиданья, умница. Светлая голова, золотое сердце, волшебные руки и толстый слой краски на нежной девичьей кожице. Дай бог тебе сегодня вечером отличного партнера на танцульках.

Не знаю уж, что меня так пришибло, но я еле волочил ноги. Я, казалось, и думать забыл о предстоящей встрече с женой и весь как-то окаменел. Мне было трудно дышать, ребра скрипели и двигались медленно, тяжело, будто заржавели.

Скованный, напряженный, точно в гипсе (только голова свободно вращается), я шагал по Нескучному саду. Людей было мало, почти никого из молодежи, лишь пенсионеры, рассевшись поодиночке, стеклянными глазами смотрели перед собой.

Я прошел по дорожке, усыпанной красным толченым кирпичом, вниз, туда, где виднелись серое одеяло Москвы-реки и новые светлые здания на Фрунзенской набережной.

Я шел по тем местам, где мы с ней проходили тысячу и больше раз и словно видел все впервые. Ровная, плотная, точно ковровый ворс, трава под деревьями и на лужайках была ослепительно зеленой, как будто ее только что выкрасили масляной краской. Меж стволов и веток висели похожие на клочья ваты облака. Спускаясь вниз, я заметил баржу. Она казалась неподвижной, от нее на воду падала глянцево-черная тень. На смоленом носу баржи цвели кружевные блики.

Из кафе "Дарьял" вырвался шашлычный запах и повис огромной прозрачной грушей. Чадный, душный запах шашлыка у меня почему-то очень прочно связан с гнилостным дыханием морского берега, грязными от бесконечного отрывания мидий пальцами, крупнокалиберной дробью дождя, порывами холодного ветра и какой-то удивительной бодростью во всем теле.

В Зеленом театре вечером должен был демонстрироваться итальянский фильм. У кондитерского киоска собрались женщины, на скамейке у пруда я заметил двух отличных девушек, лебеди были похожи на плохо выкормленных гусей, а утки казались неживыми, они застыли на воде, как чучела.

Ресторан "Кавказский" напоминал колхозную кузницу. Он дымился, как паровой котел перед взрывом. У его входа уже собралась небольшая толпа, которая оживленно комментировала поведение тех, кто сидел за столиками:

- Эти вторую бутылку заказывают. Долго просидят.

- А энтот шашлык ест - как доклад о любви и дружбе читает. С тоски помрешь.

Я сделал поворот, на меня коршуном упала тень большого колеса обозрения, и я увидел Веронику.

Она была в шерстяном, болотного цвета костюме, который мы покупали вместе с ней в универмаге "Москва". Прическу она изменила, темно-русые волосы с одного боку спускались почти до плеч, а левая сторона была зачесана и освобождала чистый выпуклый лоб, отчего казалось, что один глаз у нее больше, чем другой. Она выглядела бледной и усталой, взгляд напряженный, чужой.

Наталкиваясь на прохожих, я медленно двигался к ней навстречу.

- Здравствуй.

- Здравствуй.

Как давно мы не виделись! Боже мой, как долго мы не виделись!

- Я прямо из редакции, - сказала она с расстановкой. Она не смотрела мне в глаза. - Хочу есть. Пойдем куда-нибудь посидим.

Оказывается, я помнил ее голос, ее лицо, дрожание губ так, будто мы вчера расстались. Я думал, что забыл. Это меня потрясло, и я снова разволновался.

Ресторан лениво раскачивался в такт проходившим за окном речным трамваям. Это был плавучий ресторан. Мы сидели друг против друга и молчали. Тишина была нестерпимой и вязкой. Я несколько раз порывался что-то сказать, но так и не смог. У меня не было в голове ни одной самой завалященькой мысли, а в горле пересохло, как перед ответом на экзамене.

Она тоже молчала, закрыв глаза и часть лица руками. Волосы свесились, словно пролились на полиэтиленовую скатерть.

- Две рюмки коньяка, - сказала она подошедшей официантке.

Теперь я увидел, что глаза ее сильно блестят. Сейчас заплачет, подумал я. Но она не заплакала.

В полном молчании мы выпили коньяк, съели салат из помидоров и стали дожидаться второго блюда. Она достала из белой сумочки пачку болгарских сигарет и закурила.

- Будешь?

Я отказался. Я уже год как бросил курить и не считал, что нужно начинать все сначала.

- Ну, вот что, - сказала она, стряхивая пепел в тарелку из-под салата. - Я пришла тебе сказать, что ты можешь вернуться.

Я посмотрел на нее. Все же удивительный человек моя жена. Как бы я ее ни любил, сколько бы я ни тосковал по ней, стоило ей раскрыть рот и произнести несколько слов, чтобы я начинал вздрагивать от смутного чувства раздражения.

- Почему ты решила, что я готов это сделать?