Йен Уотсон - Книга Бытия

По крайней мере так я говорила себе все время, пока он шел рядом со мной, оттеснив охрану. Поначалу я испытывала сомнения по поводу той заминки на трапе, пока он не объяснил мне. Однако теперь я даже слегка поздравила себя.

Какое-то время Тэм беспокойно принюхивался.

— Здесь так сухо, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.

— Да, Пекавар расположен на краю пустыни.

Пыль клубилась у него под ногами. Проходя мимо склада, выстроенного из песчаного кирпича, он оценивающе оглядел его:

— Сухо. Пыль даже на реке.

— Ну и что, Тэм? Это совсем другая местность, вот и все. Ал ад алия — это еще не весь мир. Если бы ты был женат, тебе нужно было бы…

— Я женат на своем искусстве.

— Которым ты можешь заниматься здесь так же свободно, как… — Я запнулась. Потому что в этот миг увидела, куда он смотрит.

— Глина, — пробормотал он. — Гончару нужна глина. И не просто какая-нибудь грязь, нет! Мне нужен только каолин или китайский камень. Каолин — это продукт разложения гранита, а китайский камень — это продукт разложения полевого шпата, который сплавляется в стекло. Это если я хочу изготовить настоящий фарфор… Для тонких глиняных изделий подойдет только мел, белая глина и фритта. Но фритту делают из гипса, соли, соды и кварцевого песка. Как бы то ни было, глиняную посуду легко поцарапать. А если бы я захотел изготавливать фаянс или майолику, мне понадобился бы еще подходящий сорт земли, понимаешь? А здесь слишком сухо. Все пыль да песок. Я этого не знал.

— Гильдия доставит тебе все, что нужно. Тэм рассмеялся:

— Доставит бочки с глиной нужных сортов из Аладалии?

— Почему бы и нет?

— Глина высохнет в пути. Это же не какой-нибудь хлам, что можно купить в любой лавке на пристани. Это надо искать. Гончар чувствует свою глину, как собственное тело, иначе он плохой гончар. Иначе его место среди дураков и помешанных.

— Разве ты не можешь написать друзьям в Аладалию и попросить то, что тебе нужно?

— И потом неделями ждать, каждый раз изменяя планы? Нет, гончар должен работать с местной глиной. — Он копнул башмаком грунт под ногами. — А здесь только пыль и песок. Да, похоже, мне придется попробовать работать кирпичником. Почему бы и нет? Буду большой рыбой в пруду, который все равно пуст. — Он криво улыбнулся.

Но, конечно, сама я не могла знать и половины этих премудростей. Это все Пэли, она заставила Тэма объяснять нам тонкости гончарного искусства на протяжении всего ужина, который в этот вечер накрыли для нас троих в моих покоях.

Как раз перед тем, как принесли кушанья, Тэм вручил мне свой подарок: пучок соломы, стянутый бечевкой. Внутри — целая куча куриных перьев. А в самой сердцевине всего этого угнездилась…. хрупкая полупрозрачная белая чаша.

Чаша размером с ладонь Тэма. В такую чашу не следовало бы наливать ничего, кроме чистой воды с плавающим в ней зеленым листиком. Или вообще ничего не наливать. Поскольку на дне чаши уже было что-то залито слоем глазури: темно-фиолетовый флер-адью, последний цветок уходящего года. Я вдруг подумала, что это именно тот цветок, который я послала Тэму как прощальный привет. Но нет, это был цветок, чудесным образом выписанный на фарфоре.

— О, Тэм! Это прекрасно. Нет, это более чем прекрасно. Ты действительно сам сделал это?

— Кто же еще? Это одна чаша из той серии, в которой я запечатлел все оттенки цветка расставания: от летнего зеленовато-голубого кобальта до полночно-синих тонов наступающей зимы.

— Как ты сумел это сделать?

Он зашаркал своими огромными ногами и потер руки с узловатыми пальцами.

Лана закончила расставлять на столе блестящие коробки с едой. Потом она предложила:

— Наверное, мне надо сходить за щеткой и убрать эти перья?

— Нет. Оставь нас пока, хорошо? Когда она ушла, Тэм сказал:

— Как я сумел? Знаешь, когда ты послала тот цветок, Йалин, во мне что-то переменилось. Этот символ прощания… очистил мое искусство, сделал его более совершенным. С тех пор прошло немного времени, но я бы сказал: за такой короткий срок это большая перемена.

— Большое техническое достижение? — уточнила Пэли.

— Едва ли такое определение подходит для работы гончара! — Тэм тихонько рассмеялся и постучал по чаше кончиком ногтя.

— Нет! — испуганно закричала Пэли.

— Если ты не станешь швырять ее через всю комнату, она не разобьется. Она хрупкая, но прочная, как яичная скорлупа. На нее можно посадить жирную курицу. Кстати, о курице и яйцах, давайте приступим к трапезе. Я проголодался.

Мы сняли крышки с контейнеров и обнаружили, что нам подали сырую рыбу, из той, что водилась в Сверкающем Потоке. Очевидно, для Тэма она была внове. В северных плесах рыба крупная, но жестковатая по сравнению с нашей южной. Северную рыбу надо запекать или жарить. Правда, у нас, в акватории Пекавара, не водились такие деликатесные виды, как рыба-клоун, рыба-попугай или бородач. Но некоторые виды наших рыб вполне могли составить им конкуренцию. Более того, новый ресторан, который специализировался на блюдах из рыбы Сверкающего Потока и чью кухню мы пробовали в этот вечер, начал экспериментировать с ввозом желтого попугая и краппово-красного клоуна в живом виде, рыбу тащили в сетях вслед за судном. Хотя, если честно, такой способ доставки был не очень удачным — яркая окраска рыб тускнела в пути.

Стоит ли говорить, что я не просила Донну подавать сырую рыбу к нашему торжественному ужину. Боюсь, это была недобрая шутка с ее стороны, чтобы поставить в неловкое положение Тэма, который никогда прежде такого не ел. А может быть, это Чануси помогла Донне составить для нас вечернее меню. Несмотря на то что, на мой вкус, сырая рыба была приготовлена отменно, я чувствовала, что должна извиниться перед Тэмом за чересчур изысканное угощение и заверить его, что нынешний ужин имеет мало общего с обыкновенной кухней Пекавара. Я знала, что он предпочитает пряные сосиски, пироги с ягненком, запеченную рубленую печенку, кровяную колбасу и все такое. Имея хоть немного здравого смысла, я должна была предвидеть нечто подобное. И я решила, что на следующий день серьезно поговорю с Донной.

Но Тэм заявил, макая куски в горчичный соус и обильно посыпая их перцем, что эта сырая рыба сплошное наслаждение. Вдобавок Пэли все время приставала с вопросами к своему земляку и тем самым отвлекала его от того, что он жевал.

И чем больше она его выспрашивала, тем более очевидным становился истинный — чтобы не сказать чудовищный — смысл того, что я сделала, призвав его в Пекавар.

Очень скоро над столом стали витать разные любопытные слова и фразы, такие как «саги» (это формы для обжига керамических изделий), «бисквиты» (так называются неглазированные обожженные горшки), «глазировка в муфельной печи» и «смотритель печи обжига».