Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь

— Умереть, какие ужасы ты рассказываешь, — сочувственно проговорил Бабцев.

Кармаданов помолчал. Чувствовалось, что он еще полон переживаний — мало времени прошло, и его пока не вполне отпустило. Да, подумал Бабцев, сегодня коньячок Семену воистину не повредит…

— И что дальше?

— Дальше началась сказка. Дели на десять. А впрочем, может, и нет… Я бы, говорит, обязательно замерзла насмерть, или меня бы волки съели…

— Тут есть волки?

— Откуда я знаю? Никогда не слышал, но разве ж я волками интересовался? Дело не в волках! Это у нее уже фантазия разыгралась, я думаю… Братья Гримм. Какая ж принцесса в лесу без стаи голодных волков?

— Принцесса?

— В общем, пока мы тут корвалол хлебали, у нее целое приключение произошло. От неминучей смерти ее спас благородный рыцарь… Вернее, если следовать ее рассказу дословно, не рыцарь, а русский богатырь. Высокий, красивый, могучий, скромный, потрясающе умный и умопомрачительно добрый. Посадил на спину и дотащил до города. Принес в травмопункт, дождался, когда ей снимок сделали, убедился, что нет никаких серьезных последствий, только сильный ушиб, донес до дому. А когда она позвонила в дверь, удрал. Мы его даже не видели. И она даже не знает, как его зовут. То ли постеснялась спросить, то ли вообще забыла о таких мелочах. То ли паршивке так показалось романтичней…

— Ищут прохожие, ищет милиция… — покачал головой Бабцев, открывая коньяк. — Вы тут, я смотрю, заняты реанимацией не только советского могущества, но и советских воспитательных мифов…

— Факт остается фактом, однако… — с однозначным интересом следя за руками Бабцева, сказал, усаживаясь, Кармаданов. — Когда у нас уже круги пошли перед глазами, когда я уже четырежды весь городок, наверное, обежал и пошел на пятый круг, а Руфь дома сидела в прострации ожидания, вдруг в дверь, Руфь говорит, — звонок. Бежит открывать — и вот она, дочурка, стоит, опираясь на стену, сладостно задумчивая, благостная, вся в элегических переживаниях… Ангел, объевшийся пирогом. Ну, я не видел, как они тут разбирались в первые минуты, а только вдруг они мне звонят — а я парк в очередной раз прочесываю, в сугробах уже роюсь… Звонят — можешь возвращаться, Сима дома… Вот такие дела. Теперь они обе спят после треволнений, а я вот…

— И ты так и не знаешь, кто ее выручил?

— Ни малейшего представления. И она не знает.

Последнее, что он ей якобы сказал: не вздумай мне говорить «спасибо», потому что я всего-то прощения прошу…

— Умереть не встать, какая романтика.

— Именно. Серафима романтически потрясена до глубины души. Мы от нее подробностей ее собственных злоключений так и не сумели добиться — она только про своего спасителя могла рассказывать. С сердечными придыханиями… Понимаешь, фантазия у нее богатая, и, повторяю, все это можно было бы делить на десять — но ушиб-то действительно серьезный, и она действительно двух шагов пройти сама не может. Несколько дней ей в лежку лежать. Значит, кто-то ее действительно нес. Я уже и в травму, где ее смотрели, стаскался. Да, говорят, была такая — с молодым человеком… Какой из себя? Знаете, папаша, нам вот только и заниматься составлением словесных портретов тех, кто сопровождает травмированных. Не знаю, что и думать…Вот такой у нас нынче день.

— Жуть, — согласился Бабцев и разлил коньяк по рюмкам. — Ладно. Тогда первый тост не такой, как я планировал, а за благополучие наших детей. Симка твоя — просто чудо.

— В перьях… — буркнул Кармаданов, но ясно было: это он так, чтоб не раздуться от гордости.

— Да хоть и в перьях, — мирно согласился Бабцев. — Мне немножко обидно, конечно… У кого-то вон какие благородные сыновья растут… Богатыри, не вы! Но я Вовке все равно желаю только добра, несмотря ни на что. За это и выпьем. За детей.

Кармаданов взялся за рюмку и, прежде чем ее поднять, несколько раз от души кивнул.

— Я согласен, — заявил он потом, точно и без того уже не было стопроцентно ясно, что он согласен.

И они выпили. То был добрый, чуть суровый «Хеннесси», настоящий коньяк безо всяких этих цветочных, парфюмерных выкрутасов, столь ценимых в спиртном дамами, но сам с готовностью расцветающий горячим темно-коричневым цветком, едва посеют его в мужской утробе… Выпить вот так запросто на уютной, теплой кухне, с минимальной закусью, без хрусталя и трех сортов вилок — казалось, молодость вернулась. Да, взять немножко алкоголя — это, подумал Бабцев, оказалась правильная мысль. А он еще сомневался.

— Ты теперь что-нибудь расскажи, — попросил Кармаданов.

— Мне нечего, — покачал головой Бабцев. — Я тебя слушать приехал. У меня же ничего не меняется. Это у тебя новая жизнь на подъеме…

Кармаданов усмехнулся. Расценил ли он это как тонкую лесть, или воспринял как простую констатацию фактов — неважно. Похоже, он и сам считал, что у него новая жизнь на подъеме.

— Но ты ж понимаешь, Валька, это все не для газет…

— Слушай, я обижусь. Ты что, полагаешь, будто я уже не способен просто так с другом разговаривать, не выведывая информации для очередных сенсационных статей? Если хочешь знать — осточертели мне все эти сенсации, скандалы… Горячие факты, холодные факты… Чуть теплые факты…

— Неужто разочаровался? — ахнул Кармаданов.

— Нет, но как-то успокоился. Просто работа… Хлеб насущный даждь нам днесь.

— Вот как… А у меня, знаешь, наоборот. То есть нечистых на руку чинуш хватать за шкирку или хоть за кончики пальцев — это тоже было отрадно, но… Как бы это… Заниматься противодействием плохому всегда второстепенно по сравнению с созданием хорошего. А у меня тут чувство, именно будто я создаю. Причем мало кто, кроме меня, на таком уровне может. Очень кропотливая работа — следить за всеми этими полупотайными потоками, которые нас питают, сводить их воедино, присматривать, не откусил ли кто-то где-то лимон-другой… Ведь от сумм, которые и так порой движутся не вполне открыто, самый большой соблазн откусить, понимаешь? И тут от нюха очень много зависит. Больше, чем когда-либо, правда. Самая интересная работа в моей жизни. А чувство, что уж эти-то деньги идут на достойное дело — оно, конечно, тоже очень важно.

— Вот за это мы и выпьем, — сказал Бабцев, разливая по второй. — За то, как я тебе белой завистью завидую…

Подняв свою рюмку, он поразмыслил мгновение и запел, с легкостью импровизируя, на мотив «Трех танкистов»:

— Фининспектор все унюхал точно и пошел, авизою взметен…

— Для строительства ракетной точки… — с готовностью засмеявшись, подхватил Кармаданов.

— Спрятанный от жуликов лимон! — с хохотом закончил Бабцев.

Они чокнулись и выпили.

— А что за ракетные точки? — спросил Бабцев, невзначай зажевав ветчинкой.