Джо Холдеман - Времена года

Мы с Хербом должны были идти зигзагом — тысячу шагов в северо-восточном направление, потом тысячу шагов в северо-западном, и так далее. Это должно было их запутать.

Они схватили Херба.

Я услышал крик! Примерно в полукилометре. Я должен был бы бежать туда, хотя знал, что ничем не смогу помочь. Но мы с Хербом были большими друзьями еще со школьных времен. Он еще не закончил учебу. И вот…

Двое плати неожиданно встретили его на маленькой поляне, убили и отрезали голову. Это были… один из них… Я не в силах выговорить.

Я спрятался в зарослях. У меня было только копье; я ничего не мог сделать. Один из плати… ел половые органы Херба. Другой отнял их — из любопытства — и разорвал.

Я убежал. Настоящее чудо, что они меня… не… О, дерьмо! Вон они идут!

Мне кажется, у меня сломано запястье. Может быть, только вывих. Но я кончил этого ублюдка. Он вышел из-за излучины реки, и я напал на него с копьем. На моей стороне была неожиданность. Я нанес ему два прелестных удара в грудную клетку, и тут он меня сграбастал… Где же у них жизненно важные органы? Любой человек давно был бы убит. Он схватил меня за запястье и потянул к земле. Я откатился в сторону, покрепче ухватил свое оружие и ударил его, когда он прыгнул на меня. Он наделал массу шума, нанес мне еще несколько царапин на руке и, наконец, устроился поудобнее умирать. По непонятной причине он был не вооружен. Слава Богу! Это был Эмбрек, тот самый, что научил меня их способу ловить рыбу. Мы так хорошо с ним ладили. Что же, черт побери, случилось?

Первый раз вместо снега пошел дождь. Прекратилась всякая музыка и все остальное. Они весь день сидели на корточках, унылые и молчаливые. А когда наступил вечер, они стали дикими.

Она ворвались в нашу иглу — вчетвером — и начали срывать с нас одежду. Нэнси, Сьюзен и Маркус оказали сопротивление и были немедленно убиты. Каждый одним-единственным укусом. Остальные были раздеты и выведены или выволочены на мороз; в центр лагеря. Мирный костер теперь стал только черным пятном пепла, наполовину подернутого льдом.

Собрались все члены семьи за исключением самых старых из Старейших; и все стояли вокруг, как зомби. Никто ничего не говорил, никто ничего не замечал.

Мы все стояли в темноте и голые. Наконец, Калыым вынесла единственную масляную лампу, чтобы лучше было дразнить нас при ее мерцающем теплом свете.

Ход ритуала стал понятным только через много часов. Это был процесс отбора. Как только кто-то терял сознание, остальные собирались вокруг и пытались привести его в чувство ударами и пинками. Если тот вставал, они возвращались на свои места и снова игнорировали его. Если оставался лежать — умирал. После определенного числа ударов и пинков Калыым или другой Старейший одним рывком разрывали грудную клетку лежавшего.

Ужаснее крови был внезапный выброс воздуха из легких убитого в холодный воздух ночи. Уход жизни из тела.

Самыми чувствительными к холоду были старейшие из не-Старейших и молоденькие самки. Трое убитых первыми были девочки первого года жизни. Это и являлось причиной того, что в семье было так мало самок.

Мы знали, что этой ночи нам не пережить, но гладкие ледяные стены были непреодолимыми, а все входы в круг из иглу охраняли самые длинные плати.

Посовещавшись шепотом, мы решили, что нам ничего не остается, кроме очевидного, а именно, прорваться через охрану, стоявшую у входа в нашу иглу. Те, кто переживет эту попытку, должен ворваться в иглу, быстро схватить одежду и оружие и попытаться улизнуть через задний вход, прежде чем плати сообразят, что же произошло. А затем мы решили бежать к пещере.

Нам повезло. Мы обрушились на охранника с шести сторон. Когда он нагнулся, чтобы зарезать Дерека, то повернулся ко мне спиной; я прыгнул и ударил его обеими ногами меж лопаток. Он, раскинув руки и ноги, полетел головой в грязь и больше не поднялся.

Мы втиснулись в иглу, и я встал с копьем у входа, пока остальные собирали все необходимое. Многие плати совали головы в проход и мешали друг другу; но они, казалось, достаточно уважали мое оружие, чтобы оставаться снаружи.

Нас начали преследовать не сразу, и через час или немногим больше мы ушли от них на приличное расстояние. Потом снова начался дождь, и мы продвигались вперед очень медленно. Без звезд на небе нам приходилось полностью полагаться на Марию и ее способность ориентироваться. Мы нашли пещеру уже в начале дня и сначала несколько часов проспали. А потом нас нашел Милаб, и нам пришлось его убить.

Как долго может длиться эта фаза? Если она такая же продолжительная, как летняя и зимняя фазы, то они обязательно нас выследят. Внутри купола, наверное, было бы безопаснее. Если, конечно, мы до него доберемся…

Шум… Мария!

Теперь я могу легко произнести это. Может быть, это даже в какой-то мере интересно. Ни одному из нас не выжить. Я уже перестала волноваться и сейчас по ту сторону всякого человеческого достоинства. Во всяком случае, нет ничего, о чем нужно было бы волноваться и заботиться; совсем ничего.

Выяснилось, что вверх по течению хлюпал Габриэль. Я выбежала из своего укрытия, обняла его и прижала к себе; мы оба впали немного в истерию от этой встречи. Во всяком случае, у него появилась эрекция, и мы заинтересовались этим; потом мы ушли в укрытие и заинтересовались этим снова.

Это первое счастливое событие, о котором я могу сообщить за все это долгое время. Сейчас я гляжу на него спящего и сдерживаю желание сделать третью попытку. В последний раз перед смертью.

Странное состояние: я снова чувствую себя девочкой, внутренне кипящей и возбужденной и одновременно обреченной. Как смертельно больной пациент, возбужденный лекарствами и знанием о предстоящей смерти.

Уйти от них нет никакой возможности. Они выследят нас и разорвут на куски; может, сегодня же, может, завтра. Они нас получат.

О, Габ, просыпайся!

Нужно быть разумной. Эта дикость — просто очередная стадия. Они не ведают, что творят. Как в фазе сексуальности и родов. Уже завтра они могут опять превратиться в дружелюбных существ, покорных, как овцы. Или в художников. Или неделю спустя изобретут колесо. Какая странная, дрянная мешанина…

Должно быть, это цена выживания. Это определенно служит для того, чтобы устранять слабых членов расы. И убийство большей части самок до начала полового созревания выравнивает количество потомства — или, может быть, количество выброшенных детей является ответом на недостаток самок? В любом случае, это ламаркизм. Я не могу последовательно думать.

Но отношение к нам ни в коем случае не является инстинктивным, так как мы не принадлежим к их обычному окружению. Может, мы сами по незнанию стали причиной их аномального поведения. Реакция на стресс. Например, наш запах. Бурный механизм вытеснения. Кому это захочется знать? Может быть, кто-то и обнаружит, кто прослушает этот зуб. Вы меня извините; у нас осталось не так уж много времени. Я разбужу Габа.