Александр Щёголев - Агент Иван Жилин

Он сидит за письменным столом, причем, не в простом кресле. Он сидит в кресле первого пилота, снятом, очевидно, с какого-то старого планетолета, давно ушедшего на пенсию.

– Все про сахар да про сахар, – улыбается дон Мигель.

Он упруго встает и начинает ходить по комнате передо мной. Одет в светлый, цвета кофе с молоком, костюм из легкой натуральной ткани. Ах, он еще и высокий! Подтянутый и стройный. Идеальная осанка, как у матадора. Голубая кровь, сказали бы про такого в средневековом Мадриде.

Вот мы и встретились.

– Знаете ли вы, что рафинированные углеводы – это хороший стимулятор? – дружелюбно вещает он. – И что организм к ним привыкает? При длительном злоупотреблении, de esta manera [11], возникает психологическая зависимость, а потом и химическая, сродни наркотической. Si, señor [12]! Cахар – это наркотик. Избавиться от пристрастия бывает труднее, чем бросить курить. Вам, как человеку, который ненавидит любой вид зависимости, эти подробности, вероятно, интересны.

Шикарная косичка его, перетянутая кожаным шнурком, слегка поистрепалась: волосы выбились, красное дерево приобрело сальный оттенок. Очевидно, сегодня у матадора не было времени ухаживать за собой.

Пробую оглядеться, но что-то мне мешает. Голова не двигается, руки-ноги тоже. Скосив глаза, я с удовлетворением обнаруживаю, что разместили меня в точно таком же подержанном лётном кресле… нет, не точно таком же. Если у дона Мигеля кресло первого пилота, то у меня – второго. А голова моя, видимо, взята в посадочные зажимы, а тело, как легко убедиться, намертво прижато к сиденью клейкими полимерными языками. Я полностью обездвижен. Очень кстати замечаю на столе мощную армейскую липучку, с помощью которой, надо думать, и совершено это возмутительное насилие…

– Куда вы меня притащили? – спрашиваю я.

– «Притащили»? – огорчается полковник Ангуло. – Какое скверное слово. De ninguna manera [13]. Мои люди нашли вас и вынесли из зоны поражения, рискуя своей свободой. Бережно вынесли, заметьте, а не притащили. Они спасли вас. Где же благодарность?

Интерьер в комнате настолько обыкновенен, настолько безвкусен, что ни один из предметов обстановки не фиксируется сознанием. Спроси меня потом, что ты там видел – ничего, кроме пижонских кресел, не вспомню. Или это зрение шалит? Последствия «сонного герца»? Взгляду совершенно не за что зацепиться, комната словно пустая: даже цвет обоев не могу рассмотреть и оценить.

– Все добрые слова склеены липучкой, – говорю я. – Так куда вы меня притащили?

– В ложу фантастики, – отвечает он уже без кривляний. – Уверен, вам здесь понравится, вы же в некотором смысле фантаст.

– Разве что в некотором, – выражаю я сомнение.

Загадочные слова насчет «ложи фантастики» в определенной мере объясняют фокусы с обстановкой. Чего еще требовать от дизайнера, наполнявшего комнату предметами? Жанр диктует содержание. Я вдруг замечаю, что возле окна на стене висит питьевой бачок – потуги на экзотику, очередная дань безвкусице. Вода из крана гулко капает в жестяную кружку, стоящую на полочке.

– Сначала я думал устроить нашу беседу в секции античной литературы, потом – в ложе прессы или в салоне марионеток. Думал даже – в олимпийском театре, но, как видите… – Широким жестом дон Мигель обводит пространство.

– Олимпийский театр? – восхищаюсь я.

– О-о! – пренебрежительно машет он рукой. – Любим мы красивые таблички на дверях. Олимпийский театр – это просто тренажерный зал, а вы достойны чего-то более изысканного.

– Мы в святая святых ордена иезуитов, – догадываюсь я. – Принято решение меня инициировать?

Он сдержанно смеется.

– А вы ничего, с юмором. Ole, ole, ole [14]. Нет, на самом деле мы с вами находимся в офисном центре наших деятелей культуры, который называется Театром Строительства Души. Самая красивая вывеска в городе.

– Увидеть бы все это со стороны, – вслух мечтаю я.

Полковник подходит к окну и смотрит некоторое время вдаль.

– Поверьте, я очень не хотел вас связывать, – задумчиво говорит он. – Вы бы меня неверно поняли. Что, по всей видимости, и произошло. С другой стороны, я терпеть не могу кондиционеры, да и Естественный Кодекс их не рекомендует, por eso [15], вот, решил открыть окно. Открытое окно – такой соблазн, не правда ли?

Он разворачивается ко мне. Безумная улыбка все так же гуляет по его холеному лицу – этот красавчик излучает безумие, словно хочет заразить им и жертву. А может, мое искривленное сознание лишь уродует действительность? Нет, кто-то из нас безумен, это точно… Что за вздор мы с ним несем! – наконец понимаю я. Что за театр строительства бреда? Мерзавец просто-напросто тянет время, напряженно ждет чего-то!

Чего он ждет?

– Así [16], я обязан был подстраховаться, – разговаривает полковник сам с собой. – Не мог я разрешить вам двигаться. Во-первых, из-за окна. Во-вторых, людей у меня осталось мало, кстати, благодаря вам. Не укротить им такого быка, такого чемпиона…

Бесконечное капанье из бачка, ей-богу, уже утомляет, однако не зажать мне свои уши, не сбежать от назойливых звуков…

И вдруг я понимаю, что комната до краев наполнена звуками! Они приходят как раз из распахнутого окна, вместе с потоками морского воздуха, врываются галдящей стаей, дико носятся между ирреальными стенами: вой сирен, нестихаемый вертолетный гул, далекие крики и ругань, отчетливо слышимые рыдания… Как можно было всего этого не заметить?

– Что там происходит? – небрежно спрашиваю я.

– Где? – быстро говорит сеньор Ангуло.

– В парке.

– А! – радуется он. – Вы восстанавливаетесь быстрее, чем я думал. Не в парке, а в городе, caballero [17], во всем этом маленьком сонном городе. Сегодня праздник. Ваш друг банкир устроил хороший фейерверк, чтобы мы навсегда проснулись… Вы знаете, кто я?

Чего же все-таки эта тварь ждет, почему сразу не укусит?

– Знаю ли я, кто вы, сеньор Ангуло? Странный вопрос. Неужели наследник дома де Каза?

– Ха-ха, – вежливо говорит он. – Понимаю, опять юмор. Нет, де Каза – не мой титул. Если я правильно помню, Ульрих был последователем арианской ереси, а я – из семьи истинных католиков, и к ариям, строго между нами, отношусь с предубеждением.

– Тогда, может быть, вы – предатель? – высказываю я новую версию. – Паниагуа молил вас о помощи, а вы где были? Бросили своих товарищей в «Семи пещерах».

Дон Мигель поднимает одну бровь. Бровь у него пышная, черная, блестящая – атрибут подлинного кабальеро. Особый инструмент, позволяющий вводить дамочек в транс. Надеюсь, не крашеная.

– А может быть вы – вождь-изувер, заставивший своих братьев заживо сгореть ради мифических реликвий? – продолжаю я.

О, дон Мигель так не любит скверных слов! Он возвращается к столу, потеряв по пути свою улыбку, и снова садится в кресло прямо напротив меня.