Феликс Дымов - Благополучная планета (Сборник)

— Но ведь у нас есть и потоньше люди! Кому догадываться положено по должности.

— Интересная закономерность, — Эмерс вскинул руки, зацепил торчащую из сквера ветку на такой высоте, что Багиру до нее прыгать и прыгать, покрутил застрявший между пальцами тополевый лист. — Стараетесь-стараетесь вы, технари, шлифуете, полируете, совершенствуете окружающую среду, а заодно и само общество, пока не заведете человечество в очередной тупик. Но что самое удивительное — первые же бьете тревогу тогда, когда нам, гуманитариям, все видится неомрачимым и безоблачным. Затем наступает наш черед. И уж то-то мы потеем над объяснениями, то-то маемся в поисках противоядия!

— Очерк из серии «Журналист меняет профессию», — едко прокомментировал выступление Эмерса Багир. — Или новая, одиннадцатая заповедь: «Не взыскуй с ближнего своего как не взыскуешь с самого себя». Тоже мне, философ-теоретик! Давай ближе к телу, как говорили, кажется, древние конферансье…

— Бросьте спорить, мальчики! — Розите тряхнула косичками, — Оцените лучше, какую я за неделю чечетку освоила.

Она развернула диафон на груди Стаса, что-то шепнула в микрофонное ушко. И под внезапную испанскую мелодию ударила об асфальт сразу затвердевшими, бубенцово звонкими каблучками. Вокруг задерживались, хлопали в такт, притопывали. Но большинство обтекало с двух сторон без внимания. В двадцать третьем веке, который называли веком гармонического развития личности, трудно удивить кого бы то ни было просто мастерским, а не гениальным исполнением. Кроме того, на взгляд Багира, Розите для фламенко не хватало темперамента: в пределах бешеного ритма она двигалась чересчур мягко и плавно. Поэтому Багир спокойно дождался, пока отстучали кастаньеты, обнял Розите за талию:

— Мы ослеплены, королева сапатеадо, что, между прочим, означает по-испански «королева каблучков». Даже не подумаешь, что в свободное от многочисленных хобби время ты конструируешь нужные всем биополимерные фабрики, где слывешь, говорят, крупнейшим специалистом. И все же потерпи, девочка, не пытайся нас отвлечь.

Багир снова повернулся к Эмерсу:

— По-моему Нибелунг, ты как раз добрался до сути?

Их ряд взошел на Дворцовый мост. Эмерс под каждый шаг ударял ладонью гулкую чугунную балясину перил. На вопрос Багира он лизнул палец, мазнул внутри чугунного завитка — в естественной пазухе для грязи — поднес палец к Багирову носу:

— Во: ни ржавчинки!

Затем выхватил из кармашка бобочки декоративный белоснежный платочек, без усилия переломился в поясе («Ух ты, усложненный комплекс для разрядников!» — уважительно отметил Багир) и провел по асфальту:

— И тут ни пылинки. Дошло?

— Нет, я, наверно, из тугодумов, — возразил Багир.

— Я и говорю, что вам, технарям, недосуг позаботиться о последствиях ваших собственных действий. Уж ежели чего придумаете, то ляпаете без разбору направо и налево. Вы ведь со своими пленками и на живое замахнулись, не так, скажешь?

Эмерс протянул Багиру сорванный двадцать минут назад лист. За короткое время зеленая пластина размякла и выцвела. По краям проступили пятна прозрачности.

— Ничего особенного. — Багир пожал плечами. — Отпав от ветки, лист обязан раствориться в воздухе. И быстро: городу мусор не нужен.

— Разумеется, логика у вас всегда безукоризненна. Дело, однако, в том, что листва, по-моему, начинает задыхаться и отмирать еще там, наверху. Это я к вопросу о толстокожести.

Журналист неопределенно поводил рукой и щелчком послал лист за перила моста.

Багир не мог не признать за Эмерсом некоторого нового поворота во взгляде на знакомые явления. Ему были привычны и обеспыливающая глазурь асфальта, и налет дематериализующих аэрозолей на деревьях, и новые бездымные сигареты, и технологический круговорот промышленных предприятий. Он не прослеживал связи между безвредными новшествами и растущим равнодушием людей. Но спорить — по-настоящему спорить — еще не был готов. Равнодушие не носило характера социального, скорее были маленькие личные беды, то есть настолько маленькие и настолько личные, что выходить с ними на люди не позволяло воспитание. Пожалуй, причины самозамыкания горожан (да только ли горожан?) следовало искать не в технике, а в морали. Множество приспособлений облегчает жизнь человеку, но помочь людям могут только люди. Хомо хомини. Человек человеку.

Нода не приняла нудного, с перерывами, разговора, затеянного Багиром во имя спасения от одиночества. Слова витали между ними в виде бесконечно падающих, без остатка растворенных в воздухе листьев. Лишь когда зажегся сигнал в центре моста, Нода оживилась:

— Мальчики, мальчики, сейчас разведут!

Пронзительно-мелодично зазвучала сирена, крылья моста дрогнули, разомкнутыми ладонями начали вздыматься в обесцвеченное небо. У ног разверзлась метровая щель, обрыв в воду, прикрытый, правда, с недавнего времени силовым барьером. А в студенческие годы храбрецы разбегались, перемахивали через щель и, толкнувшись ногами во вздыбленное крыло моста, прыгали обратно.

Багир с Нодой взялись за руки, перегнулись через перила.

— Мы с тобой двадцать шестой раз здесь, — шепнул он.

Она благодарно стиснула его пальцы.

Внизу пыхтел длинный лесовоз. Дальше ждали очереди подводный танкер и буксир с караваном барж.

Багир точно знал, что в действительности по реке проплывают пустые оболочки, управляемые с берега. В век пневматических грузопотоков и синергических межконтинентальных трасс речные суда — сплошной анахронизм. Кого угодно, только не инженера можно обмануть раскрашенной псевдометаллической коробкой, надписями на бортах, мощной ритмичной имитацией работающих двигателей. Разве сравнишь эту музыкально облагороженную чечетку с чиханьем и чавканьем нефтяных моторов прошлого? Бутафория для незнаек на одну ночь в году. Но, признаться, прекрасная бутафория. Вон как симпатично надрывается впереди каравана нарядно-чумазый буксир…

— Харьков попросил разрешения Всемирного Совета на организацию у себя белых ночей, — ни к кому особенно не обращаясь, сказал Стас.

Багир обиделся на харьковчан. Ладно, будьте патриотами своего города, но не завидуйте другим! Не жаль энергии для поддержания где-то долгой зари, жаль Ленинграда, у которого, независимо от нынешнего решения Совета, могут когда-нибудь отнять неповторимые пушкинские белые ночи. Или, скажем, так: не отнять, а скопировать, разбавить повторением. Но все равно обидно. Нельзя множить диво, нельзя ставить чудо на поток. Точно так же никому нельзя навязывать даже праздник. Настроение вконец упало. Чтобы не портить его остальным, Багир, как мог естественнее, произнес:

— Нога разболелась. Пойду я…